Белый Бурхан
Шрифт:
Сапары не отозвалась, но послышался плачущий голос Барагаа:
— Что, муж, совсем плох был мальчик, когда ты уехал?
— Не знаю, — отмахнулся тот. — Я все сделал!
— Значит, умер… — всхлипнула Барагаа. — И лекарь Шонкору не помог, и ты проараковал…
— Да кому они помогут? — снова раздраженно и зло заговорила Сапары. Только араку тажуурами жрать да на жен с кулаками бросаться!..
— На тебя никто не бросался, — сказал Дельмек с улыбкой. — Кнут, который мне хотел подарить Кучук, он увез с собой…
Учур вытаращил глаза на Дельмека, хохотнул:
— Я бы кнут у себя оставил! — В это время заплакал ребенок, Учур брезгливо поморщился: —
— А ты что, дров уже принес, за водой три раза сходил к ручью, муки миску натер для лепешек? Вот и сиди.
— Попридержала бы язык, жена! — посоветовал Дельмек. — Не в своем аиле, в гостях…
Она стремительно обернулась на его голос:
— И ты, адыйок, будешь мне советы давать? Пошел вон, шелудивый!.. Видеть тебя больше не хочу!
Дельмек вскочил, рванулся к выходу. Последнее, что он увидел, когда оглянулся, была откровенно довольная — во весь рот ухмылка на лице Учура.
Глава пятая
БОЛЬШАЯ ПЕРЕКОЧЕВКА
Голубые горы Алтая были когда-то красными от гнева. И в этих кроваво-красных горах жили злые люди, не успевавшие отмывать живую кровь со своих рук и одежд. Этих людей ненавидели даже камни. Но и сами камни плавились от взглядов и слов этих людей…
Отложив в сторону топшур, Кураган, младший сын Сабалдая, вопросительно посмотрел на серого и осунувшегося Яшканчи: продолжать ли эту песню, если в его семье большое горе? Но ведь горе и радость — всегда шли и идут рядом… Были времена, когда жизнь всех людей гор была одним безбрежным горем…
— Пой, кайчи, — попросил тихо хозяин. — Играй свой черчек.
Кураган снова взял топшур.
Странный это был топшур: выдолбленный из цельного дерева, тяжелый и громоздкий, под силу только такому молодому парню, как Кураган. Вместо двух волосяных струн — высушенные жилы, верхняя дека прошита колышками в мизинец толщиной. Но кайчи уверенно перебирал пальцами по струнам, и не было фальши ни в голосе инструмента, ни в голосе певца…
Они только что проводили Шонкора в его вечный аил на вершине высокого дерева [124] и вылили под комель его могилы три чашки араки. Кама не было, он уехал, и никто даже не подумал вернуть его с половины дороги. И тогда Сабалдай сказал:
— Твой сын умер молодым, Яшканчи. И проводить его на долгий отдых должен не кам Учур, а кайчи Кураган.
Кураган упрашивать себя долго не заставил: прошел к своему коню, снял длинный тюк, развернул его и достал самодельный топшур.
124
Алтайцам известно несколько способов захоронения: 1) в срубе (в земле или на помосте); 2) воздушный (на дереве); 3) когда-то, видимо, было известно трупосожжение, исчезнувшее уже в середине XIX в.; 4) в гротах, скальных нишах, пещерах, иногда в насыпях древних курганов (раннекочевнических или древнетюркских). В зависимости от множества причин и обстоятельств человека хоронили тем или иным способом. От покойника стремились избавиться как можно скорее (не позднее, чем на третий день после смерти), место захоронения выбирали наиболее удаленное и труднодоступное, во всяком случае, застрахованное даже от случайных посещений. Похороны сопровождались очистительными обрядами.
И снова запел Кураган — о реках слез, что текли по долинам и охлаждали раскаленные
Яшканчи кивнул, соглашаясь с певцом: он сам видел, как пенилась и кипела вода у черных скал, поставленных посреди воды, и видел золотой песок, которым выстлано дно рек, ревущих тысячами горьких женских плачей.
Давно остыли горы от гнева, не трескаются больше камни от ненависти к поработителям и душегубам — сама земля Алтая заступилась и защитила своих детей. Но еще ломают реки горя черные скалы, и до сегодняшнего дня выносятся их обломки на берега, и оживают, и снова появляются в горах злые люди…
Закончил свою невеселую песню кайчи и удивленно смотрели на него люди, не веря, что сейчас, на их глазах, в их ушах, родилась новая легенда, как прощальная песнь Шонкору, которого тоже унесли в бесконечную даль реки горя, и в них есть капли слез его матери Адымаш и его отца Яшканчи.
Яшканчи провожал гостей.
Самые молодые — Кураган и Орузак уехали далеко вперед: старший сын Сабалдая торопился к своему маленькому сыну, а младшему не терпелось повидать невесту, которую надо еще уговорить, выплатить причитающийся выкуп ее родителям, а не получится, то и умыкнуть, как это случалось теперь все чаще…
Голова в голову с конем Яшканчи шел конь Мендеша, у которого с самой зимы не переводились беды: то волки напали на отару, то по неизвестной причине передохли все козы, то к старшей дочери черная болезнь глаз [125] привязалась… Сейчас его Туутан почти совсем не видит, хотя лекарь Дельмек и лечил ее три раза: навоз жеребой кобылы прикладывал к глазам, дул золой из-под треножника очага ей под веки, теплой аракой их промывал. Последний раз посоветовал кама Учура позвать, но теперь-то Мендеш и сам знает, какой будет прок от этого пьяницы…
125
Так называли трахому, которая была одним из самых распространенных заболеваний в алтайских стойбищах. (Примечания автора.)
Да, замуж Туутан теперь никому не отдать. И больна, и перестарок. Пусть уж лучше в родном аиле возле тулги сидит, помогает, чем сможет, матери и сестрам по хозяйству!
О чем-то судачили отставшие от мужчин женщины. Суркаш сердито прикрикнул на них, и те замолчали У него тоже — беда за бедой, как и у Мендеша: зимой последнего сына похоронил, погибшего на охоте; потом косяк коней угнали злые люди — прихлебатели зайсана Керекшпна; две луны назад сгорела в русской деревне зимняя избушка со всем добром…
— Надо нам одним становищем держаться, — хмуро обронил Сабалдай, ни к кому из друзей прямо не обращаясь. — Ив беде любой легче, помочь, и со стадами управиться сподручнее…
Яшканчи равнодушно качнул трубкой, но его кивок заметил только Мендеш. И не ответил согласием: плохо думал Сабалдай, плохо слушал старика Яшканчи! Где теперь найдешь такую долину, чтобы можно было пасти в ней четыре или пять отар, не говоря уже о другом скоте? Все захватили зайсаны да купцы! Клочки одни остались. Потому и все их семьи по три раза за лето стоянки меняют, идут за травой из долин в горы!.. Не-ет, плохо думал Сабалдай и совсем плохо слушал его Яшканчи!..