Белый Бурхан
Шрифт:
Начался пологий спуск в долину. Где-то там, в середине ее, на берегу небольшого озерка с ручьем, полном рыбы, стоял аил Анчи. Место хозяин выбрал удачное: со всех сторон горы, а он — между ними, как в пригоршне. Хоть на брюхе ползи, а незаметно не подберешься… Но то, что хорошо для самого Анчи, то было плохо сейчас для Техтиека и его людей.
При свете луны вся поляна казалась перламутровой и безлюдной, лишними и ненужными были на ней черный треугольник аила и трепещущая малиновая искорка костра возле него.
Техтиек подозвал одного из парней:
— Проверь,
Парень осторожно сдвинул коня, и тот, неслышно перебирая по земле копытами, не пошел рысью, а поплыл лодкой по перламутру поляны, все более и более уменьшаясь, но не теряясь в лунном полумраке.
Когда Техтиека ловили всерьез, а это время от времени случалось, то сеть раскидывали гуще, чем обычно, в такой и маленькая рыбка была добычей. Но маленькую рыбку — парня Козуйта — они уже поймали, и она могла разжечь их аппетит!
Не доезжая до аила, Борлай развернул коня и скоро был возле Техтиека.
— Ну?
— Никого нет. Сестра Анчи у огня одна сидит.
— Поехали!
Глава десятая
ЧЕТ ЧАЛПАН
Много видел перевалов Яшканчи, но через такой высокий и красивый кочевал впервые… Когда-то, очень давно, Яшканчи был в этих местах, но шел снизу, а не сверху, как сейчас. И все-таки узнавал: хребет Ламах, по другую сторону от него — гряда Ян-Озека. Там тоже, кажется, есть перевал, через который тогда отец уводил отару…
Долина Теренг лежит как бы в котле. Она усыпана могильниками, осыпями и сбросами камней, изрисована проплешинами солончаков и большими кусками зеленого ковра травы… Две-три отары во всей долине потерялись, как горсть ячменя, брошенная на прибрежный песок… Нет Оинчы не обманул его!
С уступа на уступ спускал вниз свой небольшой караван Яшканчи. Каждый уступ — каменное плато, на котором можно разбить не только аил, но и оборудовать жертвенник для коня, чтобы задобрить Эрлика. С этих уступов летели вниз ручьи, разбиваясь на мелкие брызги, и потому казалось, что в долине всегда идет дождь при ярком солнце… Хорошее место!
Повеселели овцы, предчувствуя сытую и вольготную жизнь на новом яйлю; принюхивались к запахам быки и коровы, широко раздувая мокрые ноздри; присматривались и стригли ушами кони. Повеселел даже Кайонок, хотя и оказался этот последний кочюш необычно тяжелым. Пожалуй, если все сложится благополучно в новой долине, то можно и перезимовать…
Спустившись с последнего уступа вниз, Яшканчи откочевал на два ружейных выстрела от перевала и остановился неподалеку от дикого нагромождения камней, между которыми бился, клокотал, исходя пеной и брызгами, чистый прозрачный ручей, в нем купалось солнце, поднимая над камнями цветистую радугу.
— Хорошее место, Адымаш? — спросил он у жены.
— Не верю я в хорошие места больше, — вздохнула та. — За лето третий раз с тобой кочуем, а где на зимовку станем — и сами не знаем еще…
Яшканчи был согласен с женой, но решать ему, а не ей!
— Здесь и станем. Чего еще искать?
Яшканчи закреплял последнюю решетку, когда из-за поворота тропы, ведущей
— Чегат. Из рода майманов.
— Мы — родственники!
Яшканчи крепко стиснул широкую огрубевшую от мозолей и грязи сначала одну, а потом и другую руку соседа, заглянул в глаза:
— В Кырлыке живешь?
— Жил в Онгудае. Второй год здесь живу, в Терен-Кообы.
— Как трава?
Чегат развел руками широко, как и улыбнулся:
— Дождь есть — трава есть, дождя нет — выгорает.
— Как везде, — нахмурился Яшканчи. — Вечнозеленых яйлю нигде нет. Разве что там, на небе!
— Там тоже нет! — рассмеялся Чегат. — Вечнозеленых пастбищ нигде нет, ты прав… А по небу только овцы Ульгеня ходят — тучи.
Вдвоем с Чегатом они быстро закрыли юрту, расставили утварь по своим местам, набили трубки, задымили. Дело пастушье — трудное, и два пастуха всегда найдут о чем поговорить, подумать и посоветоваться. Особенно, если и аилы их рядом, и по одним травам стада ходят, и одни беды идут по пятам…
Трудным лето оказалось и для Чегата: половину молодняка потерял, мать-старуху отправил на вечный отдых, последние деньги спустил на поминки. Два года пытается поправить дела, и два года ничего не получается. Может, к этой осени как-то сведет концы с концами?
Поздно ушел первый гость, от всех угощений отказавшись и слушая только новости. Хозяин проводил его до границ пастбища, на обратном пути осмотрел его, траву пощупал, остался доволен. Если зимой в долине не будет глубокого снега, можно до кандычного месяца [142] пасти скот, не запасаясь травой впрок, как это делают теперь не только русские, но и некоторые алтайцы. Не понимал их Яшканчи! Живая трава — жир, молоко, мясо, живые, вкусные, а что может дать мертвая трава? Только скот уберечь от голода?
142
Кандычный месяц, или месяц первых цветов — май. (Примечания автора.)
Вернулся к очагу довольным:
— Много травы, жена. Густая! Жить можно… Медленно и лениво полз вверх дым, закручиваясь у выхода в белую спираль, в которой весело плясали звезды. Примета снова была доброй, только перестал Яшканчи верить в приметы! Вот траву видел сам, щупал ее, на вкус пробовал — знает, а дым и звезды сказка! Если верить ей, то звезды — это богатыри, откочевавшие на небо и подающие оттуда свои советы тем богатырям, что спят на земле, превратившись в горы. И этот их разговор может подслушать человек и повернуть себе на пользу… Одна беда — язык их неслышим, и не всякий смертный его поймет, если даже и услышит! Хитрая сказка.