Белый Бурхан

Андреев Геннадий

Нанжин - лама. И он никогда не забывал об этом. Забывать, что он лама, его заставляли два человека в дацане: хубилган Гонгор и лхрамба Самдан. И Нанжин забывал - он был червь, их раб, их собственность. Но с ховраками Нанжин был лама - говорил как лама, ругался как лама, наказывал как лама!..

Доложив Самдану о приезде еще двух незнакомцев, Нанжин покинул лабораторию, не получив на этот раз ни нагоняя, ни денег. Лхрамба просто отмахнулся от него, как от назойливой мухи: "Все это уже неинтересно и не имеет

смысла!"

Едва за ним закрылась дверь лаборатории, как Нанжин выпрямился

во весь рост, вынул четки, медленно и величественно двинулся по коридору...

Счет своим грехам Нанжин начал в тот черный день, когда, будучи еще ховраком, попался на удочку Самдана. Вернее еще раньше, украв золотой сосуд с алтаря и продав его караванщикам. Сделано это было так ловко, что на него не пало подозрений, а наказан был другой ховрак, попавшийся вообще на мелкой краже. Но Нанжина выдал Самдану караванщик, у которого лхрамба заметил чашу с клеймом "Эрдэнэ-дзу". Лхрамба тотчас пригласил Нанжина к себе, определил его погонщиком в свой караван, идущий в Тибет за травами, заставив по дороге сделать еще несколько краж. При возвращении в дацан, Самдан добился для Нанжина одежд ламы, пропустив его на экзамен вне очереди, а потом избил его до полусмерти, приказав быть соглядатаем.

На этом беды не кончились, и скоро сам Гонгор поймал его за ухо, когда он шарился в одеждах гостивших в дацане караванщиков. Увел в подвал, допросил и отпустил лишь после того, как Нанжин пообещал ему сообщать о всех занятиях лекаря, приносить на просмотр его бумаги и образцы лекарств.

Так круг замкнулся, и отныне по этому кругу должен был бегать, высунув по-собачьи язык, лама Нанжин, опасаясь одновременно гнева лхрамбы и хамбо-ламы, обходя стороной Чижона, который сторожил подвал, когда его допрашивал Гонгор. Где бы и как бы он ни оступился - Чижон обязательно будет его палачом!

Но сегодня он решил услужить самому себе. И потому решил быть предельно осторожным и аккуратным: сорвись - никто не заступится!

Выследив Самдана, который ушел в библиотеку и надолго засел там за свои книги, Нанжин не стал терять времени, тем более, что Байыра и Монгула он не опасался:

лхрамба задал им работы на весь день и половину ночи. Осторожно прокравшись к двери лаборатории, Нанжин повернул в замке свой ключ, проскользнул в помещение, пробежал глазами по полкам, но примеченной им ранее склянки не нашел - или Самдан переставил сосуды по-новому, или совсем убрал яды из лаборатории, получив нагоняй от хамбо-ламы. Огорченный неудачей, он уже собрался уходить, когда увидел кинжал, лежащий на дне плоской коробки, залитой какой-то зеленоватой жидкостью. Для чего мочить кинжал, если он и так хорошо убивает? Значит, Самдан оставил его, чтобы тот пропитался ядом!.. Больше не раздумывая, баньди взял коробку, закутал ее в клочок ткани, висящей на гвозде, толкнул дверь.

Уже поворачивая ключ в замке, услышал шаги где-то на нижних ступенях галереи. Вжавшись спиной в одну из ниш. Нанжин ждал, когда стихнут шаги, но те становились все громче. Человек шел в лабораторию... А если - нет? Проходя мимо, он непременно увидит Нанжина и спросит, что он тут делает и от кого прячется! Отступать было некогда и некуда...

Нанжин запустил руку под ткань, достал мокрый кинжал и снова замер, подняв оружие

над головой. По шумному дыханию он уже узнал толстяка Чижона. Что ему надо от Самдана? Постучав в двери лаборатории, дернув ее за ручку, дарга стражников выругался:

– И где его носит, колдуна?

Шаги начали стихать и скоро смолкли. Нанжин выбрался из ниши, сунул кинжал обратно в коробку, вытер мокрую руку о халат, поднес к лицу, понюхал:

– Гнилью пахнет... Как мертвец...

И тут же похолодел от ужаса: ведь в коробке - яд! И не сам ли он теперь пахнет мертвечиной?

Оставив седло, Бабый сразу же прошел к хамбо-ламе Гонгору. Стражники его уже знали и пропустили беспрепятственно, даже не потребовав алуна хубилгана. Гонгор встретил посланника, не скрывая удовлетворения:

– Хоть вы и задержались, лхрамба, но ваш приезд радует. Вы были в Таши-Лумпо?

– Да, хубилган. Таши-лама благодарит вас. Вот его послание, написанное в моем присутствии.

Гонгор поспешно развернул лист, прочел, бессильно

опустил руки:

– Он пишет, что и вы, лхрамба, включены в состав миссии... Значит, вы и есть тот пятый бурхан, которого ждут?

– Ждут?
– удивился Бабый.
– Кто меня может ждать, хубилган? Кому я нужен в "Эрдэнэ-дзу"? Я выполнил поручение, и я свободен!

– Разве вы не прочли послания таши-ламы?

– Оно написано вам, хубилган. И я не читаю чужих

посланий.

Гонгор улыбнулся и дружелюбно взял своего гонца за

руку:

– Я хотел бы оставить вас в "Эрдэнэ-дзу", лхрамба. А бурханам отдать Самдана, который стал невыносим... Вы понимаете толк в травах?

– Да, я учился делать лекарства восемь лет. Пять из них - в Тибете. Я знаю четыре основы тайного учения благословенного Манлана и все его тантры*.

* Бабый говорит о царе тибетских медиков и авторе знаменитого трактата по медицине, положения которого легли в основу практики лам-лекарей всех степеней и рангов.

Гонгор вздохнул:

– Вы мне нужны, Бабый. И я не хочу отдавать вас бурханам... Я сумею спрятать вас, а когда миссия уедет, вы станете официальным лхрамбой "Эрдэнэ-дзу"!

Бабый склонил голову: его тоже устраивало такое решение.

В дацанах не любят чужих людей. Если они и появляются, то сроки их пребывания зависят от того, как щедры они для монастыря и его лам. Самые уважаемые гости - караван-бажи и купцы-чуйцы или усинцы; менее уважаемые скотоводы и чиновники, которым нужны ламы для проведения различного рода гурумов и абаралов; совсем неуважаемые - ламы из других дацанов, с которых нечего взять...

Сейчас в "Эрдэнэ-дзу" гостили только чужие ламы со своими ховраками, которые ни с кем не говорили, кроме хамбо-ламы, на моления не ходили, от других лам и ховраков прятались в своих комнатах. И это не могло не стать причиной догадок и разного рода шепотков, о которых Гонгору постоянно докладывали его прислужники и осведомители. Но хамбо-лама не спешил с отправкой миссии. И виной этому было письмо таши-ламы, доставленное Бабыем, где Панчен Ринпоче поручал Гонгору все заботы о миссии и называл бурханов поименно, кроме самого главы западного движения, который "прибудет в "Эрдэнэ-дзу" в нужный час".