Белый Бурхан
Шрифт:
* Так называли трахому, которая была одним из самых распространенных заболеваний в алтайских стойбищах.
Да, замуж Туутан теперь никому не отдать. И больна, и перестарок. Пусть уж лучше в родном аиле возле тулги сидит, помогает, чем сможет, матери и сестрам по хозяйству!
О чем-то судачили отставшие от мужчин женщины. Суркаш сердито прикрикнул на них, и те замолчали У него тоже - беда за бедой, как и у Мендеша: зимой последнего сына похоронил, погибшего на охоте; потом косяк коней угнали злые люди - прихлебатели зайсана Керекшпна; две луны назад сгорела в русской деревне
– Надо нам одним становищем держаться, - хмуро обронил Сабалдай, ни к кому из друзей прямо не обращаясь.
– Ив беде любой легче, помочь, и со стадами управиться сподручнее...
Яшканчи равнодушно качнул трубкой, но его кивок заметил только Мендеш. И не ответил согласием: плохо думал Сабалдай, плохо слушал старика Яшканчи! Где теперь найдешь такую долину, чтобы можно было пасти в ней четыре или пять отар, не говоря уже о другом скоте? Все захватили зайсаны да купцы! Клочки одни остались. Потому и все их семьи по три раза за лето стоянки меняют, идут за травой из долин в горы!.. Не-ет, плохо думал Сабалдай и совсем плохо слушал его Яшканчи!..
Да, нет пастбищ хороших больше. Яйлю еще с зимы занимают, с ружьями водопои сторожат работники русских купцов и головорезы зайсанов... Сунься к ним, попробуй! Не соберешь же всех бедняков с голодных долин, не пойдешь с топорами да кнутами на ружья! Хотя, говорят, и такое бывало не раз... Но он, Мендеш, ни за что бы не решился на пулю лезть только из-за того, что у него скот голодный... Лучше - откочевать, подальше, гор и долин для всех хватит, если хорошо поискать!..
Остановил коня Сабалдай. Надо прощаться с Яшканчи. Пока доберутся каждый из них до своих аилов - день встанет! А день - не ночь: забот всем хватит!
Долгим стелется путь под ноги коню, когда ты один на дороге. И трубка не помогает, и думы одна на другую ложатся, как черные камни из песни кайчи Курагана.
Плохой год заступил на землю - год Черного Зайца Удвоились подати, утроились цены в купеческих лавках, а разъезжие купцы-чуйцы2 вообще озверели и оскотинились: за каждую безделушку отарами берут Зеркальце величиной в детскую ладонь - пять овец, гребень для волос - теленок, моток лент на чегедек - бык-торбок, сапоги - десять курдючных баранов. Начинаешь обижаться, что дорого дерут, зубы скалят:
– А чего тебе скот жалеть, пастух? Он, как трава, сам по себе растет! Паси да паси!
Паси да паси? И все получишь - приплод, шерсть, молоко, мясо, шкуры? А ничего не получишь, если спать да араковать начнешь! И молодняк растеряешь, и шерсть тониной пойдет, и шкуру на живой овце черви съедят, а вместо мяса и жира одни голые кости получишь... Да и те волки растащут по кустам.
Есть барана или овцу - хорошо, вкусно. А вот пасти их, выращивать трудно. Потому и не расстается пастух с палкой и ножницами, ножом и иголкой, с бутылкой, в которую налит жгучий яд. За каждой овцой в отаре надо, как за маленьким ребенком, ухаживать - и соску давать, и у
собственного сердца в холод греть, и своей шубой закрывать от дождя и ветра!
С овцами всегда что-нибудь случается, и хороший пастух должен каждую беду заранее чувствовать и отводить
ее
Большую потерю понес Яшканчи, похоронив старшего сына! Надеялся на него, как на самого себя. Думал, поднимется еще немного Шонкор, возьмет в руки отцовский
посох... И взял бы! Любил овец, жалел их, умел с ними ладить...
Яшканчи вздохнул и тронул коня плетью. Тот обиженно покосился на хозяина, хлестанул себя хвостом по крупу, но рыси не прибавил - до аила далеко, не чует жилья. А мимо текли горы, невидимые в полумраке, но ощутимые всем телом. Так и конь чует тропу, хотя и не видит ее. И только одно не могут ни конь, ни человек - чувствовать будущее, из сотен и тысяч жизненных троп выбирать одну-единственную. Тогда и мимо многих бед можно пройти, как мимо пропасти или осыпи...
Конь осторожно пошел вниз, неведомо чем обеспокоив всадника - уж не забрались ли они на козью тропу? По
ней можно год ходить, огибая гору за горой, но так и не выйти в долину!
Яшканчи натянул повод и остановил коня, поняв, что заблудился в темноте. Надо дождаться рассвета, оглядеться. Старики не зря говорят, что беды, как горные вершины, одна за другой хребтом идут, если поперек судьбы твоя жизнь нечаянно развернулась...
Где-то звенел ручей, прыгая с камня на камень. Потом с шумом посыпались камни, падая в пропасть. Закричал марал - истошно и испуганно. Но Яшканчи не шевельнулся. В горах все бывает, и не человек там хозяин, а сам Ту-Эези! Марал мог погибнуть, не рассчитав прыжка. На него мог броситься волк с уступа и столкнуть свою жертву в пропасть или свалиться сам вместе с ней... Но, если погиб марал, то трудно ли погибнуть человеку? Ведь марал в горах дома. а человек - только в гостях!
Костер не погас. На этом настоял старый Адучи. Он часто плутал ночью даже в хорошо знакомых горах и знал, как важен для путника такой живой маячок среди мрака.
Яшканчи подъехал уже на рассвете. Адымаш подняла на него усталые глаза и хрипло спросила:
– Ты не забыл одарить гостей?
Яшканчи покачал головой:
– Чем нам их одаривать, жена? Да и какие они
гости?..
Три десятка овец, пять быков, две коровы, девять коней... Разве это богатство? И ячменя нет - не из чего талкан делать и муку для лепешек. Молока тоже мало - ни на чегень, ни на курут3 не хватает, только на масло. А сколько на араку молока перепортили за эти дни! Денег немного есть... До осени, может быть, и перебьются... Но что им даст осень? Хорошо, если удастся сохранить ягнят, вырастить их! А если - нет?
– Кочевать надо, жена.
– Надо...
– Как эхо отозвалась Адымаш.
Самая большая забота Яшканчи - сохранить приплод. А тут, на плохой траве, он погибнет.
Вышел из юрты старый Адучи. Молча присел у костра, посасывая свою неизменную трубочку.
Яшканчи сделал знак старику и они отошли от костра к аилу. Сели там, где недавно лежал и умер Шонкор.
– Тебе нужен мой совет, Яшканчи?
– Да, отец.
– Никогда не зови больше кама.
– Не позову. Но ты не все сказал, отец.