Белый Бурхан
Шрифт:
Глава четвертая
ДОЛГИЕ НОЧИ ОИНЧЫ
Учур возвращался домой вполне удовлетворенный. Этот глупый пастух, хоть он там и какой-то родственник Барагаа, сам завязал крепкий узелок между собой и камом! Умрет сын - на поминки позовет; после похорон - обязательная перекочевка на новое место, подальше от беды, опять не без камлания; на новом месте снова камлать придется - стоянку освящать... В старину, говорят, камы сами вместе с пастухами кочевали, всегда под рукой были! Сейчас не то уже, поумнели многие - камов с собой не возят... Может, отец потому и бубен свой бросил, что простаков в горах
Седловина перевала. Отсюда и становище Яшканчи видно, если повернуть коня. А только-зачем? Учур свое дело сделал, теперь он лишний, пока мальчишка кровью кашляет!
Нарушил Яшканчи обычай - не проводил кама до половины дороги, с гостями не захотел расстаться, сына бросить... Ладно, Учур не злопамятный, Учур может и простить его, если он и впредь будет таким же щедрым! Не только араки на дорогу дал целый тажуур, конины, но и половину бараньей туши не пожалел! К такому человеку можно и каждую неделю ездить...
Солнце падало в долину медленно и будет светить Учуру до самого конца пути, пока он не бросит повод Барагаа. Может, родила уже без него? Хорошо бы, самому возни меньше! А то - соседей зови, угощенье готовь... Если и позовет кого Учур, то одного Дельмека с женой... Одни дела вместе делают, можно и поделиться! Да и отец теперь может в гости приезжать... Все есть у Учура - и мясо и арака! Вот тебе и леса Толубая, вот тебе и гора Уженю... Зачем они? Учур и без советов горного духа проживет, и без советов отца со своими делами управится!
Был знаменитый кам Челапан, был известный кам Оинчы, теперь время Учуру становиться на их место! Вот и аил. Что-то не видно Барагаа у входа! Конь сам остановился, застриг ушами, принюхиваясь. Что это он? Учур скатился с седла, нырнул в аил. Уфф! Жива Барагаа! И ребенок рядом с ней лежит. Кто же принял его, кто пуповину перерезал?
Сдернул деревянную крышку с котла - пусто. И очаг еле-еле дымит... Хорошо же его жена встречает!
– Эй, женщина! Кто у нас был?
– Чейне...
– слабо отозвалась Барагаа с орына.
– Потом Ыныбас заехал за ней...
Учур так и сел. Вот это новости! Не хотел отец свою молодую жену отпускать, а она - тут. И стоило только ей появиться, как и дядя-орус тут!
– Вместе уехали?
– Вместе.
– Давно?
– Еще утром.
Э-э-э... Теперь не догонишь, не вернешь!
Учур недоуменно посмотрел на свои руки: правая, левая. С одной стороны - удачу за узду схватил, а с другой - потерял Чейне, выходит?.. А вместе с ней и все богатства отца, которые теперь, конечно же, достанутся Ыныбасу, если отец умрет! По закону гор достанутся...
Чейне любила свои горы, реки, леса, долины. И еще она любила свободу, которой, выйдя замуж за старого кама Оинчы, пользовалась вольготнее, чем у отца. Муж ни в чем не мешал ей, не приставал лишний раз со своими немощными ласками, а она, в свою очередь, старалась никак и ничем ему не досаждать. Ухаживала за мужем, как за отцом, и спала по большей части там, где спят в доме родителей девушки: у очага. Чейне знала, что Оинчы скоро умрет, и она по обычаю гор станет женой красивого и молодого брата мужа. Ыныбас ей нравился, и она каждую
Когда Ыныбас появился в аиле Учура, она обрадовалась. Сын мужа был нахален, и останься Чейне ночевать у Барагаа, он не упустил бы случая среди ночи овладеть ею. Потому она и вызвалась проводить Ыныбаса сама до аила мужа, хотя не имела права не только предлагать свои услуги, но и вообще говорить с ним о чем-либо! Но страх перед грубыми руками Учура оказался для Чейне сильнее стыда и обычаев...
Солнце светило им в спины, и потому две тени верховых шли впереди коней. И Чейне казалось иногда, что не они с Ыныбасом подъезжали к раскаленным солнечным утренним огнем горам, а сами горы сказочными жеребцами взметываются в небо от серой узкой тропы. И, если прищуриться как следует, можно заметить и очертания сказочных богатырей, которых в душе у каждого алтайца живет больше, чем мышей в его аиле!
Ыныбас старался не смотреть на Чейне и держался конем несколько поодаль. Чего боялся? Нечаянного прикосновения, которое разбудит в нем мужчину? Но, видать, не этого боялся Ыныбас - его грызли какие-то мысли и тревоги, которые он, похоже, и вез ее мужу в подарок. Но какие могут быть мысли без трубки? Чейне уже вторую закурила, предложила своему попутчику, но тот только головой мотнул:
– Не хочу.
Странным и каким-то чужим стал Ыныбас за последний год. Раньше и шутил, и смеялся, и играл с ней, как с младшей сестрой, не стесняясь зорких глаз старшего брата, ее мужа. Тогда он и от пиалы араки не отказывался, и трубку из ее губ принимал охотно. А сейчас он даже стал чем-то похож на Учура - так же плотно сомкнуты губы, отрешенно смотрят на мир большие серые глаза, спутались редкие волосы на подбородке. Что с ним? Какие кермесы терзают его душу?
– Твой муж никуда не собирался ехать в эти дни?
– неожиданно спросил Ыныбас. Спросил так громко и напряженно, что Чейне невольно вздрогнула от его голоса.
– А может, к нему кто приезжал?
– Нет, он мне ничего не говорил. У Учура был.
– Он что, поссорился с Учуром?
– Кажется, нет. Просто дела не ладятся у молодого кама.
– Так дураку и надо!
– усмехнулся Ыныбас и непривычно виновато попросил: - Дай трубку из твоих губ, Чейне. Плохо думается в дороге без трубки, а своей не обзавелся.
– Могу свою тебе отдать насовсем. Да, алтайцы любую дорогу измеряют песней и трубкой. Чем веселее песня - тем короче путь. Еще он короче, если во рту медленно тлеет трубка и текут спокойные и неторопливые мысли. Многое успеет алтаец обдумать за свою дорогу, а когда приедет на место, сядет к огню, то и говорить ему уже не о чем. Потому и молчат больше у очага, чем разговаривают!
Ыныбас попросил трубку у Чейне, хотя только что сказал ей: не хочу. Значит, не очень веселые мысли у брата мужа, если дорога в три трубки кажется ему необычайно длинной и тоскливой? А может, просто устал от своих дорог, хочет есть и спать? Почему же тогда не остался в аиле племянника, не дождался, когда Учур приедет с камлания, не помог Барагаа и ее девочке?