Белый Дозор

фон Готт Алекс

…Ночь была беспокойной. Лёша ворочался и все придумывал первую фразу, с которой он обратится к генералу. Заснул он только под утро. Да так крепко, что впервые за несколько лет проспал утреннюю пробежку.

Глава 2

Судьба Ваджеи — Черная Башня — Сердце врача — Лучше смерть, чем такая жизнь — Нельзя обижать женщин — Анна Каренина — Награда для бывшего интеллигента — Встреча на перроне — Мара-Ма — Бузинный хмель

1

Впервые она почувствовала себя неважно примерно за полтора года до того самого «тайного» для Алексея исчезновения. Вернее, даже и не почувствовала еще, а поняла, что с ней что-то не в порядке. По утрам стало тянуть низ живота, и поначалу Марина не придала этому значения, тем более что вскоре всё будто бы прошло. «Верно, застудилась, с кем не бывает», — опрометчиво

решила она и, что называется, рукой махнула, мол, само пройдет. Около месяца ее действительно ничего не беспокоило, но однажды (Лёша хорошо запомнил этот день) в момент их связи через ее тело прошел заряд такой острой боли, что несчастная Марина в первый момент чуть не лишилась сознания, а затем громко застонала. Алексей еще подумал, что это ее естественная реакция, так она проходит пик любовного экстаза, и втайне был собою очень доволен, ведь это он, его умение явилось причиной такой реакции Марины. Ах, если бы тогда она сказала ему правду… Но нет, ни с кем и никогда не стала бы эта гордая женщина обсуждать свое здоровье, считая это непростительной слабостью. К тому же и страшновато ей было! Вдруг Алексей еще решит, что она такая хворая, и бросит. Кому нужна подобная подружка? Ах, если бы, если бы… Всё, решительно всё пошло бы по-другому. Но нет, нет… Страх наш заставляет нас уходить во тьму и блуждать там, постепенно свыкаясь с мыслью, что тень лучше света. Стеснительность, нерешительность — порождения страха, паразиты души человеческой… Через них входит в нас печаль, злоба, зависть, наполняя нас тьмой и навсегда закрывая путь в белый свет. Ведь мы сами, по своей воле, отказываемся таким образом от света, от счастья, а виним всех и вся, лишь в зеркало никогда не посмотрим. Всегда есть в таком деле переломный момент, и для Марины именно тот день стал днем начала перехода в Навий мир, в страну черной тоски, где на первый взгляд (если пытаться что-то рассмотреть из нашего мира, мира Яви) пусто и безжизненно, но это лишь на первый взгляд…

С трудом дождавшись вечера, Марина придумала какую-то причину и ночевать, как Лёша ее ни уговаривал, не осталась. Они тогда повздорили, быть может, впервые за все время их почти безоблачных отношений. Марина категорически не хотела называть честную причину своего ухода, а Лёша не понимал, ни о чем не догадывался и всё держал ее за руку и не отпускал, и всё твердил «Почему ты не хочешь остаться?» и этим чуть не довел ее до нервного срыва. С трудом взяв себя в руки, Марина заявила, что у нее «внезапно появилось дело на пару дней, очень важное, личное», и… ушла навсегда.

В первую неделю она еще отвечала на его звонки, стараясь, чтобы он по голосу не догадался, что с ней стряслась какая-то настоящая беда, отшучивалась, мол, «всё в порядке, надо решить наконец старые проблемы с наследством, с имуществом родительским, а то я всё тянула, и могут теперь отобрать квартиру» и «нет, спасибо, я вполне управлюсь сама, даже не волнуйся. Я не хочу отвлекать тебя от твоей работы». Но вот однажды, когда Спиваков позвонил ей в будний день из машины, по дороге на работу, чтобы пожелать доброго дня (таков был обычай, и соблюдался он всегда, если они были не вместе), то ее телефон стал отвечать механическим голосом о недоступности абонента. Сперва Лёша не придал этому значения (мало ли: сел аккумулятор или Марина спит еще), но уже к обеду его охватило легкое беспокойство, позже, к вечеру, переросшее в настоящую нервную панику. Он не мог тогда отлучиться из института и послал водителя «на разведку», а после возвращения Виктора и его доклада испытал подлинный шок: квартира продана, никто ничего не знает. И многое было передумано им с тех пор, и сам собой напросился в гости спасительный вывод, что она, должно быть, нашла кого-то. Напросился, да так и остался, пустил корни, облегчил Спивакову жизнь. «Женщина сама выбирает, с кем ей остаться. Значит, я не подошел, значит, разлюбила», — скорбно размышлял Алексей, поглядывая на залитый дождем плац во внутреннем дворе похожего на тюрьму дома-особняка, места своей работы, где он стал теперь проводить по 16–17 часов, а иногда и вовсе оставался ночевать, успокаивая маму тем, что у него есть чистая рубашка и уж он-то найдет, чем позавтракать.

И были попытки забыть Марину, да вот только ничего из этого не вышло: настоящая любовь не уходит, ей попросту некуда идти, и она остается внутри человека, потихоньку напоминая о своем существовании фантомными болями.

Так что же случилось с ней на самом деле? А вот что. На следующий день после их короткого (как пообещала она Спивакову) расставания (а на это она первоначально и рассчитывала) Марина поехала в «Мединкур» — хорошую частную клинику к знакомому врачу. Врач-гинеколог Артур Суренович Мнацаканян, доктор медицинских наук, профессор, пожилой опытный врач, не видел Марину около года, но, надо отдать ему должное, памятью обладал феноменальной

и помнил, что при последнем обследовании с ней всё было в полном порядке. Поэтому он совершенно не рассчитывал увидеть то, что увидел, а увидев, пришел в замешательство. Спустя мгновение его охватила такая жалость к этой девочке, что пожилой доктор чуть не заплакал. Он был настоящим добрым врачом, человеком-легендой, которому обязано было своим здоровьем бесчисленное множество женщин, а здесь он видел, что ничего уже не сможет сделать, это рак, и придется теперь хирургу-онкологу попытаться исправить то, что стремительно разрушает болезнь. Известно, что рак у молодых людей развивается стремительно, так что Марине предстояло настоящее ралли со смертью. Артур Суренович определил у Марины пограничную стадию между второй и третьей степенью, понял, что до необратимых изменений внешности ей остается от силы месяца полтора-два, велел ей одеваться, а сам вышел в коридор, достал сигарету, зажал ее дрожащими пальцами.

— Бедная девочка, — он выпустил дым и закашлялся.

— Ты как? Кто у тебя там, Артур? — поинтересовался врач-коллега.

— Да пациентка с явной онкологией, уже запущенная форма. Была год тому назад, и я тогда не видел никакой опасности! — воскликнул расстроенный доктор. — Сейчас пришла с жалобой на боль внизу живота, я начал смотреть, а там… — он затянулся, и сигарета даже затрещала от той силы, с которой он всасывал в себя ее ядовитый дым, нервничал.

— Вот же, чёрт возьми! Молодая? — с сочувствием спросил коллега.

— Двадцать шесть лет, — сокрушенно покачал головой профессор Мнацаканян. — Ей бы жить, рожать детишек. А теперь какие там детишки? С этим теперь конец. Самой бы выжить. Боже ты мой, за что же ее так? За какие грехи?

— Ты уверен в диагнозе?

— Слушай, ты обидеть меня хочешь? Чтобы я, врач с сорокалетним стажем, рак с первого взгляда не определил? — вспылил Артур Суренович и, не дослушав извинения пристыженного молодого коллеги, бросил окурок и вернулся к Марине. Та спокойно ожидала его, опершись на подоконник, стоя в лучах солнечного света, совсем тоненькая, беззащитная в обволакивавшем ее сиянии. Это выглядело так трогательно, так сильно обожгла его сердце жалость, что у профессора не хватило духа сказать ей правду. Стараясь максимально сгладить свою речь, добавив в нее неопределенности, Артур Суренович заговорил и одновременно с этим подвинул к себе стандартную форму «История болезни» и пачку желтых листочков для записей, щелкнул кнопкой авторучки, принялся писать.

— Мариночка, вот вам телефон моего друга и коллеги, он работает в клинике на Каширском шоссе. Вот, я тут пишу вам его адрес: Каширское шоссе, дом 24, и его телефон. Грицай Анатолий Николаевич, заведующий отделением. Вы прямо сейчас поезжайте к нему, а пока вы будете туда ехать, я ему перезвоню и расскажу, что к чему. Вот ваша «История болезни», я ее в конверт заклею, чтобы вам себе голову не забивать понапрасну корявыми врачебными терминами.

— А что, со мной что-то не так? — испуганно переспросила она.

— Всё в порядке, всё отлично, — он шутливо замахал на нее руками. — Я же говорю, лучше вообще ничего не знать о своем здоровье, довериться хорошим докторам. Знания такого рода развивают в пациентках ненужные фобии и мнительность. Вот вам мой лучший совет. Хотите? Тогда возьмите конверт и адрес.

Марина не знала, что по тому адресу, куда направил ее профессор Мнацаканян, расположена мрачная башня онкологического центра имени Блохина. Ей еще предстояло пройти через осознание всего того ужаса, что ожидает ее в самое ближайшее время: операция, курс химической терапии, выпадение волос, инвалидность… Нет-нет. Определенно, она ни о чем таком не догадывалась.

Ее автомобиль, юркий и удобный «Suzuki Vitara», домчал хозяйку за тридцать минут. Марина была импульсивной, темпераментной особой, и ее характер целиком отражался на манере вождения, по-настоящему мужской и довольно жесткой. Реакция у нее всегда была отменной, в аварии Марина никогда не попадала и с легкостью парковалась в любых ситуациях и положениях. Вот и тогда, подкатив к главному входу в здание «лечебницы», она, убедившись, что обочина Каширского шоссе плотно уставлена автомобилями и всё, на что она может рассчитывать, — это лишь узкий проем, недостаточный даже для ее небольшого «Suzuki», Марина, недолго думая, въехала задними колесами на газон и припарковалась таким образом, что автомобиль остался стоять перпендикулярно к дороге, а не вдоль нее, и притом его капот не выпирал за общую линию стоящих машин, не мешал движению на шоссе. Сидящий в соседнем автомобиле мужичонка захудалого вида злобно уставился на не в меру «ретивую самку», как привык он тайком «величать» женщин, и даже хотел отпустить какое-то замечаньице, открыл было рот, но Марина так на него посмотрела, что слова застряли у мужичонки в глотке. А Марина, постукивая каблучками, прошла немного по тротуару и вошла на территорию онкоцентра.