Белый конь
Шрифт:
— Послал деньги?
— Послал.
— Что пишет, когда, мол, приеду?
Вместо ответа Габо улыбается. Улыбка его таинственная. Старик что-то знает, но не говорит. Вернее, не хочет пока говорить. Потом он скажет, удивит парикмахера.
— Другой такой девочки не было в нашем районе.
— Только в нашем?
— Во всем Тбилиси, — поправляется парикмахер…
— Да-а… — Габо доволен.
Никто из парикмахеров больше их не слушает: приелось, все одно и то же. Только Габо и его мастеру никак не надоест разговор о Гугуте.
— Сколько ей было, когда ее увезли?
— Девять
— Будь она сейчас здесь, вот бы приглядела за тобой?!
— Еще бы… Еще бы…
— Интересно, она все такая же красивая?
— А ты думал?
— А что, наверно, все такая же.
— Так-то…
— Такая беленькая была, прямо ангелочек!
— Она и сейчас беленькая.
— Откуда знаешь?
— Как откуда?!
— Ты ведь не видел ее с тех пор?
— Знаю… Мне сообщили…
Мыльная пена белоснежным облаком ложится на увядшее лицо, на седой затылок старика. Парикмахер, натянув висящий ремень, ловко точит бритву. Потом проверяет лезвие мизинцем и подступает к лицу старика.
Габо клонит ко сну.
Парикмахер — мастер своего дела, работает безупречно. Еще минута — и похорошевший старик поднимается с кресла. Незаметно, словно какое секретное письмо, сунет парикмахеру деньги в карман халата. Тот поблагодарит, проводит старика до дверей.
У порога Габо обернется, улыбнется лукаво, подмигнет и наконец скажет то, что скрывал до сих пор.
— В конце месяца приедет.
— Что ты говоришь? — всплеснет руками парикмахер.
— Ага!
— Вах, что я слышу!
— Приедет, приедет, а ты как думал…
Габо семенит своей дорогой. Парикмахер подходит к окну, улыбаясь, провожает старика взглядом…
Не так одинок Габо, как это вам кажется. У него есть друзья. Все они старые машинисты.
В пенсионный день собираются старики и беседуют в свое удовольствие до утра. Воспоминания, вот чем они живут и дышат. И сейчас направился Габо к друзьям. Купил по дороге две бутылки саперави, тушинского сыру, соленых огурцов.
Из всех старых машинистов Михо, пожалуй, выглядит самым бодрым. Он и рассудительней остальных. Друзья знают это, потому-то уважают его, даже слушаются. Слово Михо у них всегда в цене.
Сегодня старики собираются у Михо, сегодня его очередь.
Габо купил-таки вина, не может он прийти к другу с пустыми руками. Хоть и знает, что там и вина и всего прочего будет вдоволь. С трудом втащил Габо свои скрюченные отяжелевшие ноги наверх, на второй этаж. Выложил на скатерть тушинский сыр и соленые огурцы, поставил бутылки саперави. Потом друзья молча сели к столу и так же молча принялись за еду.
Налили вина. Габо тоже наполнили стакан.
— Мне не надо, дорогой.
— Один стакан.
— Нет, нет… — запротестовал Габо.
— Только один, выпьешь помаленьку…
Пьют все. Лишь Габо не может пить. Он старше любого из них, круче других согнут годами и, если выпьет, не добраться ему до дому.
Языки у подвыпивших стариков развязываются. Чары застольной беседы крепнут. Тосты звучат торжественней, в них, как говорится, появляется соль.
— Выпьем за наши паровозы! — Старики чокаются стаканами.
— Эх, в чьи-то
— И не говори! — вторит другой. — Мой-то, оказывается, теперь маневровый, в Зестафони. Я на нем весь свет объездил, а они вот куда его загнали. Да и посадили на него какого-то сопляка, что он смыслит в паровозах.
Большеголовый Гогия молчит. Безмолвно допивает он свой стакан.
Не о чем ему говорить. Два года назад размонтировали, разобрали его паровоз в Тбилисском депо.
Молчит и Габо. Дрожащими руками гладит старик стакан. Он тоже, как и Гогия, дожил до черного дня. Хоть и не разобрали пока его паровоз, но вот уже полтора года, как ничего о нем Габо не знает. Потерял старик из виду свой паровоз и никак не нападет на след, никак не разыщет его. Кто-то говорил Габо, что его паровоз в Батуми, а другие рассказывали, что стоял он в Самтредиа в каком-то тупике, со спущенной водой, с давно погасшей топкой. Некоторые же уверяют Габо, что паровоз его сейчас в Хашури, хороший парень водит его и как следует смотрит за ним. А старик не верит. Будь и вправду его паровоз в Хашури, разве бы он, Габо, не знал об этом? Ведь до Хашури-то рукой подать. И трех часов хватит с небольшим, чтобы туда добраться! Да и вообще, кому охота ухаживать за паровозом, кому он теперь нужен?..
Большеголовый Гогия пыхтит.
— Такова жизнь, — скажет Михо, — мы выполнили свой долг… Такова жизнь.
— Что значит «выполнили долг»? — спросит большеголовый Гогия.
— То и значит, — ответит Михо и наполнит себе стакан.
— А что у меня вот тут болит. — Гогия кладет руку на сердце и горячится. — Это разве не больше долга?
— Больше, больше! — поддакивают старики.
— Ну, так и не надо мне никакого твоего долга. Верни мне мой паровоз!..
Но его паровоза больше не существует, сам Гогия знает это не хуже других, может, потому-то он и горячится больше всех.
Михо поднимет стакан, и все замолкнут. У Габо мурашки пробегут по телу. Он знает, за кого обычно пьют после тоста за паровозы, и от удовольствия ерзает, вертится на стуле.
— За здоровье Гугуты!
— За Гугуту! — в один голос повторяют старики.
У Габо просветлеет лицо. Все на свете забудет старик. Ничего на этом свете не существует для Габо, кроме Гугуты.
— Приедет в конце этого месяца, — заявит улыбающийся Габо.
— Правда? — удивятся и обрадуются старики.
Эта радость, этот восторг не так уж неожиданны, зато неизменно искренни и сильны.
— За приезд Гугуты!..
— Да будет так!..
— Красивой, беленькой Гугуты!
Никто из них ни разу не видел Гугуты, но все убеждены: Гугута беленькая и красивая.
Габо так смеется, что начинает кашлять. Кровь приливает к лицу; багровеет, совсем заходится в кашле старик. И все не успокаивается, все повторяет:
— Гугута приезжает, моя беленькая, моя красивая Гугута! — Старик то кашляет, то смеется.
Михо в честь Гугуты затянет песню. Старики подхватят ее. Комната наполнится надтреснутыми старческими голосами. Габо успокоится, он доволен… С благодарностью глядит он на своих друзей. Сейчас он нащупает рукой карман. Поищет платок и вытрет слезы.