Белый круг
Шрифт:
– А ты не боишься?
– спросил Мирослав.
– Подцепить чего-нибудь? Есть у нее душа или нет, черт ее поймет, а вот микроб может укусить.
– Волков бояться - в лесу не обниматься!
– снисходительно отмахнулся Глеб.
– Укусил один такой!
Разговор бежал враскачку, легко. После третьей Мирослав достал из кармана пачку фотографий и протянул Глебу Петухову. Глеб сначала полистал пачечку, а потом разложил картинки на столе.
– Ну и что?
– спросил Глеб Петухов.
– Да так...
– сказал Мирослав.
– Что ты про это думаешь?
– Интересные картинки, - сказал Глеб.
– Это кто же это будет?
– Неважно, - отрезал Мирослав.
– Не
– Нравится, не нравится...
– сказал Глеб.
– Тайка мне нравится. Разница между покупной ценой и продажной - это главное. Ну почем?
– Оригиналы надо сделать, - собирая фотографии со стола, сказал Мирослав.
– И чтоб твои пацаны не наклепали по десять штук с одной картинки, а то получится перебор: и мне, и тебе тогда голову отрежут.
– Отрежут - новую пришьем, - не испугался Глеб Петухов.
– Но, конечно, с пацанами тогда надо сидеть, чтоб они особо не гуляли по части дубликатов. А то - могут.
– Раз надо, буду сидеть, - решил Мирослав.
– Я для этого приехал. С меня тоже, между прочим, спросят.
– Контроль идет рука об руку с доверием, - одобрил Глеб.
– Вот за это надо выпить.
– И потянулся к бутылке.
– А тайка - это кто?
– принимая чашку, спросил Мирослав.
– А то ты все рассказываешь, рассказываешь...
– Ну кто?..
– призадумался, вспоминая, Глеб Петухов.
– Наполовину китайка, наполовину таиландка. Что-то в этом роде. А тебе зачем?
– Да так, - поиграл бровями Мирослав Г.
– А где сидеть-то с ребятами твоими? Здесь, что ли? На рынке?
– Не, - качнул своим стаканом Глеб.
– Тут полиция ходит и все такое. У нас мастерская на Юге, в Газе. Там тихо: рисуй себе, что хочешь, хоть Пикассо, - никого это не колышет.
– Как в Газе?
– удивился Мирослав.
– Там же арабы, война!
– Тебе-то что?
– опроверг Глеб Петухов.
– Твоя это, что ли, война? У нас с этими чучмеками совместное предприятие, все довольны. Они мебель антикварную клепают под французов, а мы картинки рисуем, какие надо. Мирный труд.
– Арабы опасные?
– угрюмо спросил Мирослав.
– Могут зарезать?
– Разные есть, - сказал правду Глеб Петухов.
– Которые с нами работают, те в порядке. Они тебя проведут, объяснят, что к чему и почему. Но ты там по Газе не гуляй, это не надо. Сиди в мастерской, и все.
– Это уж ты не бойся, - успокоил Мирослав Г.
– Обойдусь как-нибудь без гуляний.
Решили, что в Газу надо ехать не откладывая.
Вернувшись в гостиницу "Майами", Мирослав долго сидел у мутного окна, выходившего на Средиземное море, и рассматривал свои картинки. Он немного сердился на Матвея Каца: жил бы тихо в своей азиатской дыре, платил бы взносы в Союз художников, составил бы, как положено, завещание в пользу княжеской все же семьи. Так нет! Сцепился с этим зверюгой, с этим докторишкой, который ему глаза в конечном счете закрыл... И вот все картины разлетелись черт знает куда, и он, Мирослав, законный наследник, должен теперь переться в Газу, где местные чурки могут голову отстрелить без долгих разговоров.
А этот Левин, этот ворюга, вместо того чтоб сидеть в дурдоме в Кзылграде и лечить психов, будет на бабки Ронсака трескать пирожные в своей Америке.
(Окончание следует.)
13. Желтое медресе
К началу ХХI века скорлупа нашего мира сильно изменилась; это факт, едва ли кто-нибудь станет с этим спорить. То и дело улетают ракеты в темные неизведанные края, делится на части атом, и этому процессу не видно конца, светящиеся экраны сообщают неожиданные новости о привычных, милых вещах. Живность, правда, покамест не претерпела изменений: человек сохранил
Владимир Ильич Левин к кнопкам относился свысока, поглядывал на них с опаской: раньше, в старое доброе время кнопка в лучшем случае украшала круглый дверной звонок, а нынче, куда ни обороти взгляд она. Вдумчиво отыскивая нужные пуговки на трубке телефонного аппарата, он с долею недоверия, немного даже волнуясь, ждал, когда ему ответит Кзылград. Это все-таки невероятно! Из своего кзылградского кабинета он часами дозванивался до Москвы, и это было в порядке вещей. Кабинет на втором этаже больницы, стол с тремя черными дисковыми телефонами, увесистыми и крепкостоящими. "Ну, что там с Москвой, девушка? Вы меня без ножа режете!" "Нет связи". "Когда будет?" "Ждите". И это ведь с Москвой нет связи, не с какой-нибудь Хацепетовкой! А тут нажал в Нью-Йорке на музыкальные кнопочки, прочистил горло - и вот уже задышала связь с Кзылградом, увязшим в мусоре и песке на другом конце планеты. Как быстро все меняется кругом, надо признать! Но, будем надеяться, в Кзыл
граде мало что изменилось за истекший, как говорится, период.
Ответил старый приятель - хорошо, что жив, не умер!
– Мирон Голубь, заведовавший когда-то отделом культуры горсовета.
– Мирон! Это Володя! Левин, Левин!
– Боже мой! Ты приехал?
– Я из Америки звоню, из Нью-Йорка!
– А слышно как хорошо, как будто рядом. У нас тут ночь!
После этого замечания Левину не оставалось ничего, кроме как объявить, что на Брайтоне сейчас солнечное утро.
После радостных восклицаний и справок о здоровье Владимир Ильич перешел к делу. Его интересовал Кац: можно ли еще раскопать в Кзылграде что-нибудь из его работ? Может, в музей залетела парочка-тройка? Согласен ли Мирон за соответствующее, естественно, вознаграждение всем этим заняться? Но начинать надо с Желтого медресе - там соседи какие-нибудь, наверно, сохранились, знакомые; они могут знать.
– Музей перевели в Курбан-Али, - сказал Мирон Голубь.
– Желтое медресе переделали под комбинат для малого бизнеса. Но проверить, конечно, можно.
– Какого бизнеса?
– переспросил Левин.
– Шашлычная там, чайхана, - объяснил Мирон.
– Зубы лечат. Можно переночевать без паспорта.
Как видно, изменения не миновали и Кзылград: во времена Матвея Каца переночевать без паспорта было невозможно даже под забором, и Желтое медресе было иным.
Желтое медресе грело свои бока на солнышке вот уже восемьсот, а то и все девятьсот лет. К высоким воротам прямоугольного строения с обширным внутренним двором вела когда-то ухоженная дорога, от которой не сохранилось к нашим дням почти ничего. Зато двор за воротами каким был, таким и остался: выложенный аккуратно подогнанными одна к другой каменными плитами, с круглой чашей фонтана посредине, он напоминал огромную площадку для впечатляющих театральных постановок из классического репертуара: вот сейчас, приседая, выбегут актеры в своих высоких сапогах и бархатных штанах, споют что-нибудь. Но никто не выбегал.