Белый круг

Маркиш Перец Давидович

– Это что ж теперь будет, девочки?
– шепотом спросила Люся.
– Это ж мы просто накрылись медным тазом!

А бедуин, управившись с тюками, деловито взялся за девочек: распялив руки, подогнал их к верблюдам и велел укладываться в тюки. Замешкавшуюся было Люсю он, не скупясь, огрел лапой по заду, так что барышня решила впредь ни в чем не перечить дикарю, ну ни в чем. Когда верблюды остроугольно стали подыматься с колен, из глубины одного из тюков раздались мелодичные крики на высоких тонах: то Машу одолел приступ

совершенно истерического хохота. Бедуин, привольно сидя на своем передовом дромадере, недоверчиво оглянулся и сплюнул на песок пустыни.

К вечеру, благополучно миновав пустынную границу, бедуинский караван вплотную подошел к южной окраине Газы и, не заходя в город, неспешно двинулся вдоль морского берега. До места назначения было рукой подать.

16. Адам, Ева и Змей Горыныч

Вокруг стола в большой комнате теперь сидели четверо - вся вольная артель во главе с бригадиром Серегой. Вошедшего Мирослава Г. они сердечно приветствовали.

– Телки тебя, что ли, подняли?
– спросил Серега.
– Ну ничего, зато как раз к ужину поспел. Как спалось-то? Садись, давай!

– Выспался, - сказал Мирослав.
– Снилось, что стреляли тут какие-то гаврики, прямо под окном, чтоб сон не в руку...

Четверо за столом переглянулись, улыбнулись хорошо, по-отечески.

– Так это не здесь, - сказал за всех Серега.
– Это три километра отсюда, в лагере беженцев. Они там каждый день стреляют.

В комнату ветром вошла Маша, за ней тащились, припадая, барышни Люся и Лена в жеваных юбочках.

– Человек делает одежду, а одежда - человека, - сказал Хаим.
– Теперь вы снова наши люди, в то были какие-то бедуинки драные.

– Козел!
– Маша с яростью тряхнула льняными волосами с застрявшими в них ростками верблюжьей колючки.
– Ну коз-зел!

– Кто козел-то?
– решил уточнить Хаим.

– Да этот, который нас сюда отправлял, - сказала Маша.
– Толя такой. Знаешь его? "Говорите, что вы студентки, и все!" Ну да, с цыганского факультета...

– А я бы, например, хотела быть студенткой, - заявила барышня Лена, хотя ее об этом никто не спрашивал.

– Идите, садитесь с дороги, - позвал Серега, добрая душа.

– Это они меня выперли, - пожаловался Мирослав Г.
– Вали, говорят, отсюда!

– А, это ты, дядя!
– вспомнила Маша.
– Двигайся, что ли, чего расселся.

– С кровати подняли, - продолжал жаловаться Мирослав.
– Тоже мне, племянница! Не живите с моей тетей, не зовите меня дядей... Я ночевать все равно вернусь, так что вы не сомневайтесь.

– Это как договоримся, - вставила, как ключ в замочную скважину, барышня Люся. Мужчины поглядели на нее со смешанным чувством.

– За столом ни слова о делах!
– пастырским жестом вздев палец к потолку, сказал Хаим.
– Это я вам заявляю как бывший студент. Поговорим лучше о курских соловьях или на худой

конец о переселении душ - это тоже актуально. Итак, вы добрались до нашей пересылки. С приездом!
– Он поднял свой стакан.
– И за симпатию!

– Нас на верблюдах везли, - выпив, сообщила барышня Лена.
– В мешках. Хамство какое! Тыща одна ночь!

– Наши предки тоже ездили на верблюдах, - успокоил Серега Каценельсон.
– И ничего.

– Ваши, может, и ездили, - дерзко возразила барышня Люся, нуждавшаяся в сочувствии.
– А наши не ездили: у нас в Москве верблюды эти только в зоопарке.

– Так она, значит, еще и антисемитка...
– задумчиво сказал Хаим. Предки наши ей не нравятся.

– Она правду говорит, - вступилась за подругу барышня Лена.
– Только в зоопарке. А нас к этим зверям какой-то кретин с ножом веревками привязал и повез. Так он что, ваш предок, что ли?

– Отчасти, отчасти...
– пробормотал Хаим.

– Я, если хотите знать, если б выходила замуж, - почти со слезой в голосе сказала барышня Люся, - то обязательно вышла бы за еврея.

– Это почему?
– требовательно спросил князь Мирослав Г.
– И ты, Маша?

– Потому что еврей на скрипочке играет, - опередил спрошенных Хаим. Залезет на крышу и играет.

– Потому что он не пьет и не дерется, - горько поправила Маша.
– Еврей за семью голову положит. Вот поэтому.

– Без головы как будет фаршированную рыбу есть?
– не унимался Хаим. - У меня, девчонки, был один знакомый, Лелик его звали. Так вот, он сначала напивался, потом бил свою жену-голландку по сусалам, она начинала плакать и реветь, и вот тогда он уже брал скрипочку и играл ей сонату Моцарта. Стоял в углу комнаты, как Паганини на открытке, и играл. Я сам видел.

– А что жена?
– с недоверием спросила барышня Люся.

– Да ничего, - сказал Хаим.
– Сопли вытрет и говорит: "Он меня любит, мой Лелик, он для меня Моцарта играет". Вот такая музыка.

– Он был скрипач?
– поинтересовался Мирослав.

– Он был кинооператор, - сказал Хаим.
– Они жили в Иерусалиме, а потом уехали в Голландию.

– Может, он ее ревновал?
– продолжал допытываться Мирослав.
– Она была красивая?

– Ее можно было ревновать только к голландскому быку, - сказал Хаим. Больше ни к кому. Точка.

– Ты сам-то туда не подъезжал?
– спросила Маша. В ее голосе перекатывались черные камешки подозрения.

– Не подъезжал, - сказал Хаим.
– Я Моцарта не люблю, терпеть не могу.

За окном располагалась мусульманская душная ночь, море накатывало на близкий берег. Хорошо было сидеть в хрупкой коробке комнаты, посреди времени.

– Яичницу надо пожарить, - сказал Серега, подымаясь из-за стола. Добровольцы есть?

Барышни вызвались с готовностью, деловито навели справку: