Белый Пилигрим
Шрифт:
– Так, – наконец сказала она, – а ты что тут делаешь, а? Наверно, я плохо читала список приглашенных? Или я дура? Сумасшедшая? Ты считаешь меня за идиотку, что ли? Наглец!
Нужно было спокойно согласиться со всеми этими утверждениями, тем более дело именно так и обстояло. Но, видно, я выглядел откровенно растерянным, потому что матушка Лены начала массированную атаку:
– Значит, вот почему ее нет в зале, а? Гости уж беспокоятся: что она, где она? А тут!.. Ты что, ничего не понял? Она вышла замуж за хорошего человека, не чета тебе! И твоей мерзкой рожи тут и близко быть не должно, па-нят-но тебе, ублюдок, скотина, алкаш? Ну, все! (Она запыхтела,
Во всем этом безобразии Людмила Венедиктовна абсолютна права, пожалуй, лишь в одном: Лена теперь НЕ БУДЕТ за меня заступаться. Я мутным взглядом смотрел на гневную матушку. Нет, в моем положении следовало сказать что-либо холодное и язвительное, дескать, шел мимо, зашел в туалет, думал, тут ПТУ имени Полиграфа Полиграфовича Шарикова выпускной бал устраивает… судя по звукам и всему такому… Но вид Людмилы Венедиктовны всегда действовал на меня парализующе. Лена, Лена, девочка моя!.. Я успел выдавить из себя только первый слог имени: «Ле… », а потом мою грудь пережало, словно ее туго затянули бинтами, и я нырнул под локтем Людмилы Венедиктовны. Оттолкнув подкатившуюся сбоку экзальтированную московскую тетушку, бросился к выходу. На ее блузке, кажется, осталось красное пятно, но мне было уже не до того…
Лишь на улице я обратил внимание, что мои руки испачканы в крови. В ее крови. Я машинально поднял обе руки к лицу, и тотчас же притормозила какая-то раздолбанная «семерка». Водитель, вероятно, принял мой судорожный жест за попытку «голосовать» на обочине.
– Куда? – спросил он.
– Никуда… – машинально начал я и оглянулся на «Нью-Йорк», а потом махнул рукой и сказал, глотая слова:
– А впрочем… Давай.
Он что-то толковал про оплату и про адрес, и уж не припомню, что я отвечал. Голову обняло какое-то жаркое облако; разбрасывая искры, с грохотом вращались жернова… а перед глазами распластались какие-то мутные багровые письмена, подмигивающие алыми огоньками.
– В-вези, – сподобился сказать я и тут протрезвел окончательно. Конечно, о своей финансовой мощи, выражающейся двадцатью пятью рублями, я не вспоминал.
Об этом мне напомнили уже тогда, когда подъехали прямо к моему подъезду. Я проигнорировал довольно грубые напоминания о деньгах и вошел в подъезд, даже забыв захлопнуть за собой дверь. Зря я это сделал. Шоферы – люди мало склонные к тонким душевным проявлениям, поэтому его совершенно не касается, какими страстями я обуреваем. Он догнал меня уже в подъезде и тряхнул за плечо, а потом, наверно, обошелся бы так, что из меня вывалились бы и чувствования, и страсти, и более грубые составляющие моего организма. Но тут, к счастью, подоспел Телятников. Хоть в чем-то повезло. Он выглянул на вопли таксиста и, застав меня в весьма незавидном положении, немедленно отсчитал шоферу сто двадцать рублей. Оказывается, я договорился именно за столько, хотя он провез меня всего несколько кварталов. По меркам нашего города – чистейший грабеж, но я не спорил. Вялым и раздавленным, как переваренный кисель, я был вытряхнут в прихожку моей квартиры. Макарка, ничего не спрашивая, молча поднес мне черпачок дедовского «трехшестерочного» портвейна, и я выпил одним махом.
После этого я зашел на кухню, выпихнул оттуда Нинку, оторопевшую от столь непривычного обращения с нею, чертенком в юбке, – и выложил Телятникову все. Макарка молча взялся рукою за голову и так сидел на протяжении
– Ты что же это, совсем ничего не соображаешь? – Такова была его первая фраза.
– Честно? – пробормотал я. – Ни хрена… Муть какая-то. Лену убили.
– Так, ясно. – Телятников снял очки, потер переносицу, потом долго протирал стекла. Водрузил оправу обратно и, глядя на меня покрасневшими глазами, спросил:
– Так… а теперь сосредоточься, вспомни и говори, как что было. Из меня, конечно, плохой дознаватель…
– Ничего, найдутся следователи и получше, – мрачно сказал я.
– Типун тебе на язык! Если будешь нюни распускать, тогда найдутся. А так… тебе еще никто ничего не предъявлял. Ну… для начала ответь: ты пьяный был? Сильно пьяный?
– Да я бы не сказал. А как Ленку там увидел… на полу… так совсем протрезвел. Там другое в голове замутилось…
– Значит, не пьяный. Ты пошел за Ленкой на эту дурацкую лестницу и увидел ее с каким-то мужиком. В лицо ты его не видел. Но как он хоть со спины выглядел и как одет был? Постарайся припомнить, не видел ли ты его до этого в зале, где банкет?
– Н-не знаю. Там в зале много кто был. Человек сорок или пятьдесят. Я всех разглядеть не успел, да и не особенно крутился, чтоб меня не засекли эти…. Родственнички. А мужик тот… Крупный такой парень. В светлом костюме. Темноволосый. Ростом… высокий, Ленка на каблуках была, а он все равно ее выше чуть ли не на голову.
Макар пошевелил губами, подсчитывая.
– Значит, с тебя тот парень был, так, Илюха? Ростом, говорю, примерно – с тебя?
– Да, примерно. Только он попросторнее меня. Пошире. Да и постарше, я думаю.
– Почему так думаешь?
Я скрипнул зубами:
– Видно, Ленку в последнее время на взрослых потянуло. Вадиму ее под тридцатку или тридцать уже стукнуло, да и тот, на лестнице!.. – Наверно, у меня что-то сделалось с лицом, потому что Макарка всполошенно кинулся к уже известной бутылке и принялся лить из нее прямо в тазик с насечками, а потом мне в рот и снова в тазик.
– И тот, на лестнице, – продолжал я уже спокойнее, но побелели на руках костяшки пальцев, – видно, постарше меня. Солидно выглядит, богато. В плечах меня раза в полтора пошире. (Макарка покосился на мои худые плечи и выставил вперед нижнюю губу.) Где она с ним снюхаться успела?
Больше я не сказал ни слова, потому что Телятников свирепо оскалил зубы и перебил меня:
– Так. Теперь говорить буду я. Ты сейчас весь на эмоциях, под впечатлением… еще бы! Теперь я, спокойно, хладнокровно, с расстановкой. Насколько я знаю Ленку… молчи, Илюха!.. насколько я знаю Ленку, она всегда была девчонка порядочная. С кем попало путаться не станет, с несколькими сразу – тем более. Но нельзя и отрицать того факта, что мужчина должен был быть близок ей, чтобы она в день собственной свадьбы уединилась с ним в укромном уголке, говорила о чем-то насущно важном, а потом… потом… ну, поцеловала. Вы расстались с ней полгода как. Что ж ты хочешь, милый? Лена девочка видная, красивая.
– Ты же сам говорил, что она с двумя одновременно встречаться не будет…
– Так! Откуда ты знаешь, что тот, с лестницы, не был у нее ДО Вадима? Ну? Ннну?
– Она бы мне сказала, – глотая боль, словно плохую, с комками, манную кашу, выговорил я. – Ведь сказала же мне про Вадима. Она мне даже сказала, что с Вадимом у нее ничего не было. В смысле потрах… п-постели.
– Ладно, – сказал Макарка, – еще по стаканчику… Так. Теперь к главному. Он ушел через окно. Во дворе были люди. В том числе и Ленкин отец.