Белый рояль, чёрный туман
Шрифт:
Зато мягко засветились диван и кресла, облачённые в накидки из выбеленного льна, и такие же занавески на огромных окнах.
Посередине гостиной, справа от окна, красовался рояль. Именно к нему сразу направился Кречетов.
– Аля, ты не очень устала? Может, позанимаемся? – спросил он присевшую на краешек дивана замученную Алю.
– А соседи? – последовал наивный вопрос ребёнка.
– Соседи? – не сразу понял Кречетов. – Соседи… привычные! – махнул он рукой, не желая объяснять, что соседям за такими стенами ничего не слышно, не то что в современных многоэтажках.
Пока Аля доставала
Кречетов же сразу включился в процесс. Он отрабатывал с Алей этюд по тактам, добиваясь точности пальцев. В ноктюрне Шопена придирчиво отлаживал фразировку. Значило это, что сегодня у него хорошее настроение.
А бывало, он приходил на уроки с газетой «Советский спорт» и бутылкой фанты или кока-колы. Тогда на все сто можно было быть уверенным, что, развернув газету и уткнувшись в неё, он так и просидит, слушая игру ученика. Потом он обычно нехотя вставал, лениво обходил рояль, открывал окно, закуривал и, сделав первую затяжку, говорил, расставляя слова:
– Ну, ты, Петя, понимаешь, что это плохо? Ты играешь неталантливо. А надо играть талантливо… Чтобы всем хотелось тебя слушать, я ведь уже объяснял, как надо, а ты…
И занудству конца-края в таком случае не было видно. Потом Кречетов усаживался за второй рояль и начинал играть куски, а порой и всё произведение целиком, при этом лицо его было обращено к ученику и выражало вопрос: «Видишь, как надо? Слышишь? Вот так и ты делай! Теперь ты повтори всё в точности, как я показал. Это же просто! Чистое обезьянничанье! Хочешь научиться играть, как я – смотри на мои руки и повторяй, лови музыку с рук!»
Напоследок Владислав Александрович вручал бедолаге ноты и скучным пергаментным голосом говорил:
– Учи, как я тебе сказал. А так – ничего, всё уже лучше. Пока!
И попробуй пойми – неталантливо или уже лучше?
Раздражение, недовольство его как преподавателя посещало всё чаще.
Сегодня газеты не было.
Вета продолжала незаметно исследовать окружающее пространство. И наткнулась на коллекцию дисков. Собрание концертов Владимира Горовица, Марты Аргерич, Эмиля Гилельса. Отдельным блоком Святослав Рихтер и записи Клаудио Аррау. Были записи и самого Кречетова, сделанные где-то в Америке. Попался на глаза диск Добрышева с произведениями Чайковского. Несколько дисков с восторженными надписями: «Учителю…» И немного в стороне лежали записи групп «Ленинград», «Кино», «ДДТ», «Агата Кристи» вперемешку с Beatles, Queen, Kiss, Led Zeppelin, Pink Floyd.
«Любопытно, – подумала Вета, – он что, ещё и роком увлекается? Вроде возраст уже не подростковый. Это лет в пятнадцать-шестнадцать – шумелки, тусовки…»
Она оторвалась от коллекции, и взгляд её упал на предмет, выглядевший здесь неуместно: в углу, за роялем, прятался синтезатор. «Неожиданно, – отметила про себя. – Зачем он тут?»
Кречетов между тем краем глаза наблюдал за мамой ученицы и, перехватив её удивлённый взгляд, пояснил:
– Иногда сажусь пофантазировать. Мой друг увлечён современной музыкой, попросил помочь.
– Вы
– Да нет, хотя когда-то даже сонату написал, ещё в школе. Конкурс юных композиторов выиграл. Потом забросил. Переключился на исполнительство. Надо бить в одну точку, если хочешь чего-то достигнуть, – расфилософствовался вдруг Кречетов.
– Я где-то читала, что дар сочинительства надо успеть поймать до восьми лет, потом он начинает угасать, – вспомнила Вета совет какого-то музыканта.
– Наверное. Мне больше нравится вживаться в чужую музыку – так, чтобы почувствовать её, как свою. А моему другу я редактирую тексты, которые он сочиняет, – пианист подошёл к синтезатору и проиграл какую-то замысловатую мелодию.
Вета уважительно покивала головой:
– У вашего друга… очень своеобразный талант. Но музыка… – как бы это выразиться? – притягательная!
– Да, этого у него не отнять, – с усмешкой подтвердил Кречетов. – Кстати, который час? Мне ведь надо ехать! – спохватился он. – Аля, ты всё поняла? – обернулся он к ученице, старательно заучивавшей новые пальцы в этюде. – Если хочешь, ещё позанимайся на рояле. И не забывай про нон-легато в этюдах.
– Что, все этюды так и играть нон-легато? – похныкала вымотанная девочка.
– Пока да, – Кречетов налил из бутылки воды и выпил большими глотками, клацая зубами о край стакана.
В это время на лестнице со второго этажа раздался топот торопливых тяжёлых шагов, и в гостиную ворвался внушительных габаритов заспанный господин в самом расцвете сил.
– Влад! Уже время! Нам пора! – накинулся он с ходу на Кречетова. Потом повернулся к Вете и расплылся в улыбке:
– О, а вас я знаю, милая особа! Вы сидели впереди, когда господин Кречетов изволил побезобразничать. Помните прошлое лето? Большой зал консерватории? Ну вот, я за вами наблюдал…
Лёнечка (а это был он) расхаживал по гостиной, рассказывая в подробностях о тогдашней реакции Веты, и с удовольствием изображал портреты сидевших в зале.
Вета смутилась и забеспокоилась, как на всё это отреагирует Кречетов: приятно, что ли, когда тебе напоминают о поражениях?
Но Кречетов, казалось, был неуязвим.
– Ну, вы тут поговорите, – не обращая внимания на болтовню многословного дружка, распорядился он, – а я пойду переоденусь. Только ты давай сильно не матерись, тут дети, – и, уже скрываясь за дверью, добавил: – Ты хоть представься…
– Понял! Без вопросов! – бросил Лёнечка и с интересом переключился на Алю, которая продолжала отрабатывать этюды за роялем: – Это дети? Да ей уже завтра замуж выходить, – объявил он своё мнение неведомо кому.
И живо спросил Алю:
– Как тебя зовут?
– Меня? Аля! А вас? – не стушевалась юная пианистка.
– Аля, аленький цветочек, – не сразу ответил на вопрос Леонид. Он обошёл вокруг рояля, мурлыкая и жмурясь, как толстый кот, нажал несколько клавишей на синтезаторе. – Значит, у Владислава Александровича учитесь? Вам повезло, Алечка, он классный музыкант. А меня можете называть просто Лёней. Если полностью, то Леонид Беленький, друг детства и однокурсник вашего Владислава Александровича. Если возникнут проблемы, рад буду помочь аленькому цветочку.