Белый сайгак
Шрифт:
День был жаркий, улицы пустовали. Люди спасались от жары в домах, в тенистых двориках и садах. По дороге Идрис заговорил о тех пятидесяти сайгаках, о которых в прошлый раз был у Эсманбета уговор с Сурхаем.
— Об этом не может быть и речи, — сухо ответил Эсманбет. — Обстоятельства изменились. Я послал Сурхаю письмо и все объяснил…
А уговор состоял в том, что Эсманбет должен был поставить управляющему ресторанов и столовых пятьдесят туш сайгаков без шкур. За это Эсманбет получал две тысячи рублей, да еще шкуры стоили денег. А мясо Сурхай реализовал бы через свои рестораны и столовые. Мясо это
Машина тем временем миновала поселок и мчалась теперь по голой степи.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Мухарбий сидел на веранде, открытой на улицу. Невдалеке в сторонке блестит и ошеломляет новой цинковой крышей белый дом Эсманбета. Видны были бы и окна и балконы этого дома с развешанными на них для проветривания коврами, подушками и одеялами, но между домами Эсманбета и Мухарбия растут деревья: тутовник, акации, тополя. Они-то и мешают видеть соседу соседа. Да и нет Мухарбию никакого дела до соседского дома. Он занят своим делом, он мастерит маленькому Ногайчику игрушку, а мальчик лежит на овечьей шкуре и, подперев голову ручонками, смотрит, что делает ему папа. Мастерит же Мухарбий пехлевана-акробата, который, будучи подвешен на ниточку между двумя палочками, скоро начнет выплясывать. Ниточка будет пропущена через руки деревянного плоского человечка, а палочки посередине скреплены меньшей палочкой-перекладиной. Нажмешь на нижние концы палочек, нитка вверху натянется, человечек вздрогнет и подпрыгнет.
— Уж очень ты долго, папа.
— Сейчас закончу. А ты сходи и принеси краски, что я тебе вчера купил.
— Ты его покрасишь?
— Конечно. Чтобы он был похож на настоящего пехлевана. Ведь у пехлевана должна быть нарядная одежда.
Малыш побежал за красками. В это время к дому соседа подкатила черная «Волга» с шашечками. Самого дома не было видно Мухарбию, но улица перед домом вся на виду и слышно каждое слово.
«Волга» остановилась у ворот Эсманбета. Тотчас раздался крик старшей дочери:
— Мама, мама! Брат приехал, Батый приехал!
Из машины вышел высокий молодой человек в белой рубашке с галстуком. Светло-серый пиджак он держал на левой руке. Первыми добежали до него сестры, а там уж и мать с распростертыми объятиями, оттеснила сестер, обняла, всхлипнула на плече. Едва-едва доходила мать до плеча рослому красавцу.
— Сынок… Приехал… Я говорила отцу — не уезжай. Укатил в степь с гостями.
— Так отца нет дома?
— Вернется, скоро вернется, сынок. Как ты вырос!
— Ты что-то стала поменьше…
— Так всегда бывает, сынок. Маленьким детям мать кажется большой-пребольшой. А когда вырастут, поглядят, оказывается,
Шофер такси открыл багажник и поставил на дорогу два больших кожаных чемодана. Такие чемоданы Мухарбий видел только у иностранных туристов в Софии, которые останавливались в гостинице «Рила». Еще шофер достал из багажника сумку, перевязанную широким ремнем с медной блестящей бляхой.
— Ну, пошли в дом, сынок, пошли.
— Сейчас, мама. — Батый подошел к шоферу, пожал ему руку. — Спасибо, друг.
— И тебе желаю большого счастья.
— Батый, пригласи его в дом, — сказала мать.
— Может, и правда зайдешь, — обратился Батый к шоферу, который уже сел за руль.
— Спасибо, спешу.
Черная машина уехала. Сестренки подхватили вещи брата, а мать, обняв сына за плечи, повела его в дом. Соседке, что, облокотившись на перила своего балкона, смотрела во все глаза, сказала с радостью и гордостью:
— Забия, видишь, радость какая, сын мой вернулся!
— На счастье! — ответила соседка.
Мать и сын скрылись в доме.
— Что тут случилось, Забия? — спрашивает другая женщина, проходящая по улице.
— У соседки сын вернулся.
— Батый, что ли?
— Батый.
— Радость для матери! Каков он из себя стал?
— Сразу видно, ученый, профессор!
— Большим начальником, значит, будет.
— Почему бы и не быть.
— Я сбегаю к дочери Уразбая. Может, Бийке за добрую весть что и подарит.
Мать не налюбуется сыном, суетится, угощает его с дороги, подкладывает подушки. Сестренки разбирают его вещи, вытаскивают из чемоданов разные туфли, платья. «Это мне!» — «Это мне брат купил!» — «А это мне!» Примеряют. «Мама, мамочка, посмотри, красиво?» — «Очень красиво!» — отвечает мать, не глядя на дочерей и все не спуская глаз с сына. «Похорошел, возмужал мой сын, какой умный стал».
— Долго не писал, сынок.
— Экзамены. Да еще последнее письмо немного рассердило меня.
— А что такое мы написали, сынок?
— Чуть не сделали меня посмешищем на весь институт.
— Нет, сынок, ничего такого мы не писали! Как же так? Да лучше пусть отсохнет моя рука, чем над тобой станут смеяться люди, лучше пусть я ослепну!
— Написали же, что готовитесь к свадьбе, даже фотографию прислали…
— Что тут смешного, сынок? Девушка неплохая. Она из порядочной семьи.
— Я и не говорю, что она плохая. Но при чем тут свадьба? Я еще не собираюсь жениться.
— Зато мы подумали о тебе, сынок, мы с твоим отцом подумали. Ты уже мужчина, пора тебе иметь свою семью. Что тут плохого или смешного? В газетах пишут, что это, мол, пережиток, слепота, но это неправда. Родители должны думать о своих детях. В этом нет ничего позорного.
— Без меня меня женили, вот что получается. Ребята засмеяли.
— А ты фото-то ее показывал?
— Да.
— Ну что?
— Сказали, что красивая. Не думали, что в ногайской степи растут такие цветы.
— Растут, сынок, растут. Добреет наша земля, красивой становится.
— Да она-то что говорит? Ее-то вы спрашивали?
— А как же? Отец и мать ее с ней говорили. С тех пор, говорят, она переменилась, ведет себя как невеста.
— А как должна вести себя невеста, мама? — улыбнулся Батый.