Белый шаман
Шрифт:
Пойгин мрачно промолчал, нехотя поворачивая голову в сторону преследователя.
— Пусть лучше застрелит меня, — промолвил Выльпа, погоняя собак. — Давай поторопимся.
— Он все равно догонит, — ответил Пойгин, бережно поправляя на нарте спальный мешок, в котором находилось тело девочки.
Медведев действительно вскоре догнал упряжку всего из пяти собак.
— Я прошу вас остановиться и разжечь костер, — сказал он, окидывая ищущим взглядом берега речушки, покрытые редким кустарником.
— Зачем? — сурово спросил Пойгин.
— Вы голодные. Ваши
— Не притворяйся добрым!
И опять лицо Медведева стало жестким. Он выдержал взгляд Пойгина и сказал:
— Я не хочу скрывать, что обижен и даже рассержен. И я докажу, что ты не прав.
— Когда? И знаешь ли ты, как еще долго жить тебе?
— Сколько же, по-твоему?
— До первого восхода солнца. — Пойгин показал на синие зубчатые вершины далекого хребта где-то на самом краю тундры. — Вот как только над горами покажется солнце… я убью тебя…
Артем Петрович долго смотрел на синие горы, наконец перевел взгляд на Пойгина, и того поразило, что он не увидел в глазах русского ни страха, ни ненависти, ни мольбы, ни ответной угрозы.
— Да, времени у меня действительно мало, — как-то очень спокойно ответил Рыжебородый. — Солнце, по моим подсчетам, взойдет через полтора месяца… Но все-таки давайте разожжем костер, попьем чаю.
— Странный, очень странный ты человек. — Пойгин направил упряжку к кустарнику, туда, где он наиболее приметно торчал из-под снега.
Когда костер уже горел, Медведев расстелил шкуру, холщовое полотенце, разложил на нем куски мяса, хлеба.
Ели мясо и пили чай молча. Отложив в сторону железную кружку, Артем Петрович снял со своей нарты два нерпичьих мешка.
— Здесь еда для вас и для ваших собак.
Чукчи промолчали. Потоптавшись с тяжелыми мешками, Медведев положил их у костра. Затем достал кусок запасного потяга, привязал его к потягу упряжки чукчей.
— Что он делает? — спросил Выльпа, недоуменно наблюдая за действиями Рыжебородого.
— Кажется, хочет отдать нам несколько своих собак, — сказал Пойгин, не зная, чем отвечать на странные поступки русского. — Этот человек самый для меня непонятный из всех, кого я видел до сих пор…
И действительно, Рыжебородый впряг в нарту Выльпы пять своих собак и, подойдя к костру, сказал:
— Собак вернете, когда приедете на культбазу в следующий раз.
— Когда я приеду… ты знать не будешь, — ответил Пойгин, отводя взгляд от Рыжебородого.
Медведев покрутил головой, как бы высвобождая шею из тесного ворота заиндевелой кухлянки, посмотрел на небо.
— Ты меня не пугай, — сказал он по-прежнему сурово. — Угрожать так, как угрожаешь ты, — опасно. Для тебя опасно…
— Ты обо мне думаешь или о себе?
— Больше о тебе. Мне кажется, что тебя чем-то заарканили так называемые главные люди тундры. Смотри, не стань их послушным пособником…
— Я никому не был и не буду пособником! Я сам по себе. Я белый шаман и знаю, где зло, где добро…
— Это хорошо, если действительно знаешь. Тогда ты должен со мной согласиться вот в чем. У зла и у добра есть лицо. И часто это лицо человека,
— Я их ненавижу так же, как и тебя.
— Если ты ненавидишь их, то меня рано или поздно признаешь другом… А ненависть твоя ко мне пройдет, как черный туман. Рассудок твой помрачился от горя.
— Не ты ли со своими шаманами поверг меня в горе? Меня и вот его… человека, у которого больше никого не осталось… Вот почему я, возможно, подниму на тебя винчестер, когда взойдет солнце.
— Я очень надеюсь, что к тому времени ты поймешь вот какую истину: выстрелив в меня, ты выстрелишь в себя. Никому не говори о своей угрозе, если не хочешь беды. Я слышал твою угрозу, но я тебя прощаю.
Пойгин зло рассмеялся:
— Ты слышишь, Выльпа? Он… он меня прощает!
— А вот этого… насмешки твоей… я простить не могу. Я больше не буду с тобой разговаривать, пока рассудок твой затуманен. Я сказал все!
Рыжебородый подошел к нарте чукчей, снял малахай и замер, в скорбном отчуждении прощаясь с Рагтыной. Потом положил руку на плечо Выльпы, еще немного постоял и решительным шагом направился к своей упряжке. Тронув собак, уехал, так и не взглянув больше на Пойгина.
— Ты прав, он непонятный человек, — угрюмо сказал Выльпа.
— Да, непонятный, — не сразу ответил Пойгин, долго провожая взглядом нарту Рыжебородого.
На похороны Рагтыны приехал черный шаман Вапыскат. В стойбище Рырки, где стояла яранга Выльпы, собралось много оленных людей, прибывших даже из самых дальних мест. Весть, что русские шаманы зарезали больную девочку, потрясла всех; те, кто видел тело покойницы, рассказывали, что разрез на ее груди зашит. Это вызывало самые невероятные догадки. Скорее всего русские шаманы хотели скрыть, что зарезали ребенка; но неужели они настолько глупы, чтобы не понимать всю тщетность этой попытки: шов может разглядеть даже слепой.
Суетились люди у яранги Выльпы, перед ее входом устанавливали нарту на два деревянных катка, которыми уже не раз пользовался на похоронах Вапыскат. Рагтыну одели в керкер, привязали к нему мешочек, заполненный кусочками шкур, оленьими жилами, вложили в него несколько иголок, наперсток. Все это были предметы, необходимые женщине, отправляющейся в Долину предков. Рядом с мешочком прикрепили оленьими жилами кусочек плиточного чая, чашку, ложку. Положили покойницу на нарту. Вапыскат наблюдал за суетой женщин в печальной задумчивости, не выпуская изо рта трубку. Полузакрытые, с больными веками глаза его были похожи на две красные щели. Порой он вскрикивал голосом, непохожим на голос ни одного из земных существ, женщины вздрагивали, обращали к нему заплаканные лица. Когда нарту с покойницей вывезли из яранги и установили на катки, женщины уселись вокруг нее на корточки и протяжно завыли на разные голоса, оплакивая ушедшую из земного мира.