Белый шаман
Шрифт:
Моя девочка лежала у самого входа в наш, еще несколько дней назад полный счастья и радостного детского смеха чум. С заломленными за голову руками, раскидав в стороны голые ноги. Черные волосы разметались по земле и всохли в густую кровавую лужу, натекшую из перерезанного горла. Эрохот лежал тут же, в двух шагах. Скорее всего, его не хотели убивать. Он просто мешал, и его отбросили сильным ударом по голове, отчего слабые детские позвонки не выдержав сломались. Он и умер не сразу. Маленькое тельце выглядело лучше остальных.
Я взял его на руки и, подойдя к Чингэ, упал перед ней на колени. Качая своего мертвого малыша, я смотрел в выклеванные птицами глазницы лебедушки и говорил, говорил, говорил.
Я не перестал разговаривать с ними, когда подошли Юнгож с Камначем. Старый шаман, что-то спрашивал, тряс за плечо. Потом зашел в наш чум, поднял и повесил на место бубен учителя, стал собирать разбросанные пришельцами обереги и амулеты. Мне было все равно. Только рос и набухал в груди тяжелый ком боли, вдруг вырвавшийся нечеловеческим и даже не звериным, а каким-то потусторонним низким воем.
Они стояли рядом. Улыбающаяся Чингэ с Эрохотом на руках. Сын смеется и тянет ко мне ручки. Из-за спины жены сердито хмурится учитель. Тяжелая холодная рука ложится мне на плечо. Великий Мамонт. А рядом герцог с графом. Смотрят на меня, будто я им что-то должен. Да, вот, хрен вам! Сыну с женой должен. Учителю. А вам нет! На вас мне плевать! Вокруг начинает клубиться туман, подбираясь ближе и ближе. Еще чуть-чуть и он накроет нас. И спрячет от меня дорогих людей! Вскакиваю, стряхивая с плеча руку Мамонта. От меня расходятся изумрудные волны пси-энергии. Туман отступает. Но вместе с ним и тускнеют облики жены, сына, учителя. Усилием воли возвращаю их обратно, вглядываясь в дорогие лица.
На плечо снова ложится рука. В раздражении оборачиваюсь, прожигая взглядом духа Мамонта.
— Ты должен отомстить! — его голос звучит глухо, не как в прошлый раз.
Вот как?! Покомандовать решили? Во мне поднимается волна ярости.
— Кому должен? — несмотря на бурлящую душу, голос мой спокоен.
— Мы так решил, — он указывает на себя и имперских аристократов.
— Вот как?! — смотрю на эту троицу. Совсем охренели! Я отомщу. Обязательно отомщу. Потому, что то, что убийцы сделали с любимой, с сыном прощать нельзя. Но при чем тут древний вождь с двумя светлостями или как их там? — А вы кто такие?! — давлю на них аурой и Мамонт отступает, — Вы предупредили меня, чтобы я защитил их? А может быть вы, великие духи тайги, сами помогли спастись женщинам, детям, старикам?
— Мы не всесильны. В средний мир нам дороги нет.
— Тогда заткнитесь! Уходите! К Нум, или Кызы[vi], или еще куда!
Чувствую, как на меня наваливается тяжесть. Глазницы троицы наливаются серебристо-серым туманом. Придавить меня решили? Твари бестелесные! Горе, боль, ярость, злость на себя, за то, что не уберег самое дорогое, что мне было даровано в новой жизни, на несправедливость случившегося смешавшись мощным потоком вырвались из меня, сметая, почувствовавших себя хозяевами древних духов. Их буквально корежило, рвало на куски, перемалывало в водовороте моих чувств. Сейчас мной двигала лишь непреодолимая, сжигающая душу жажда уничтожения. Эти духи не были виноваты в гибели жены и сына. Более того, они были правы требуя мести. Иначе они не могли, ведь именно она их питала. Вождя, герцога, графа, каждому из них было, за что и кому мстить. Но какая мне сейчас разница. Они исчезнут первыми, а потом я найду убийц. Обязательно найду! Я знаю, как найти! Каждого чувствую! Ни один не уйдет!
— Ягоды пособираем,
Орех поделаем,
Потом
Откуда-то раздается тихое пение. Кто?! Не пой! Нельзя! Это наша с Чингэ песня! Простая и незамысловатая, как жизнь нашего селения, наша с любимой жизнь. Которую какие-то твари, походя, уничтожили.
— Звёзды будут гореть,
На обласке будем отправляться
Потом духу приклад сделаем тоже.
Слова льются как весенний ручеек. А голос такой знакомый и родной!
— Рыбу половим,
Капканы проверим,
Потом у костра посидим тоже.
Нет! Нет! Нет! Моя ярость успокаивается, смертельная круговерть вокруг затихает. Духи в панике исчезают. Я чувствую их страх. Правильно! Пусть боятся!
— Ягоду будем варить,
Сладость наделаем,
Потом ребятишек будем кормить тоже.
Слезы текут по щеке. Я падаю на колени, цепляясь пальцами за рыхлую землю.
— Бе лок надобываем,
Шкуры поснимаем,
Потом сами обрабатывать будем шкуры тоже [vii].
Струйка воздуха ласково коснулась моей шеи. Рука потянулась погладить головку любимой притаившейся на моем плече и наткнулась на пустоту. Подбородок щекочет что-то теплое. Провожу ладонью по лицу. Кровь. Из прокушенной губы. Перед глазами тает силуэт женщины с ребенком и старика. Тянусь к ним, не хочу отпускать. Но ловлю лишь воздух. С недоумением оглядываюсь по сторонам.
Темно. Не заметил, как наступила ночь. Огонь от близкого костра играет на стенках чума. Тел Чингэ и Эрохота рядом нет. Зато слышу близкие голоса Юнгожа и Камнача. Они замолкают, и передо мной появляется старый шаман. Протягивает мне чашку чего-то травяного. Не чувствуя ожога, выливаю кипяток в горло.
— Где? — не узнаю свой голос, глухой и хриплый.
— Вместе со всеми, — понимает меня старик с полуслова. Киваю и, поднявшись, на ватных ногах иду к костру. Поселок, в котором я провел почти пять лет, стал для меня абсолютно чужим. Камнач протягивает мне кусок мяса. Вгрызаюсь в него зубами. Почему-то невероятно сильно хочется есть. Буквально уничтожаю мясо и густой наваристый бульон с корнем рогоза и черемшой. Встаю и иду к своим. Старики потрудились, пока я пребывал за гранью. Натаскали валежника и сложили его посредине поселка, сверху накидали кедровый лапник. Хорошее погребальное ложе для односельчан. Они лежат здесь, будто обнявшись. Чингэ, Эрохот, Анчикэ, Сохол, Кыта, Сепак, все! На них напали рано утром или поздно вечером. Люди еще не легли спать, или только встали. Все добытчики еще были в поселке, не разбредясь по промыслам.
В темноте разбираю чумы и из шестов делаю подобие шалаша над погибшими. Сверху накидываю и накидываю еще валежник. Нас трое, а мертвых много, поэтому только огненное погребение. Хорошо. Дым — самый быстрый путь в Верхний мир. Ко мне присоединяется Камнач. Спустя время подходит Юнгож с бубном учителя. Он сильный шаман, он совладает с чужими духами. Только не сегодня. Плавно, чтобы не оскорбить, останавливаю его первый удар:
— Сам.
Юнгож вглядывается в мои глаза и, что-то заметив в них, понятное только ему, передает бубен и надевает на голову «сомпыл укы» — шаманскую шапку, похожую на корону с оленьими рогами. Камнач бросает на валежник горящую головню и, не моргая, сморит, как начинает разгораться огонь.