Белый шум
Шрифт:
Генрих неотрывно смотрел в заднее окошко, а когда мы отъехали довольно далеко от места катастрофы, поднес к глазам бинокль. Он сообщил нам, сколько человек погибли и как лежат их тела, подробно описал следы заноса легковушки и поврежденные машины. Когда не стало видно обломков, он заговорил обо всем, что произошло после того, как за ужином мы услышали сигнал воздушной тревоги. Заговорил восторженно, обнаружив способность тонко чувствовать все яркое и неожиданное. Я полагал, что все мы пребываем в одном и том же душевном состоянии, подавленном и тревожном, в смятении. Мне и в голову не приходило, что кого-то из нас эти события приведут в радостное возбуждение. Я взглянул на Генриха в зеркальце. Он сидел ссутулившись, в камуфляжной куртке с кожаными вставками, и весело, увлеченно рассуждал о катастрофе. Говорил о снегопаде, о движении на дороге, об устало бредущих людях.
– Какая нынче зима – мягкая или суровая? – спросила Стеффи.
– По сравнению с чем? – спросила Бабетта.
– Не знаю.
Мне показалось, что Бабетта незаметно сунула что-то в рот. Я на мгновение перестал смотреть на дорогу и внимательно взглянул на нее. Она уставилась прямо перед собой. Я сделал вид, будто снова переключаю внимание на дорогу, но тут же оглянулся еще раз и застал ее врасплох в тот момент, когда она, видимо, глотала то, что положила в рот.
– Что это? – спросил я.
– Веди машину, Джек.
– Я видел, как у тебя сокращалось горло. Ты что-то проглотила.
– Всего-навсего леденец. «Спасательный Круг». Веди машину, пожалуйста.
– Ты кладешь в рот леденец и сразу глотаешь его, даже не пососав?
– Почему глотаю? Он еще у меня во рту.
Бабетта наклонилась поближе ко мне, сунув за щеку язык. Явный, дилетантский блеф.
– Но ты что-то проглотила. Я видел.
– Это всего лишь слюна. А сплюнуть некуда. Веди машину, прошу тебя!
Я почувствовал, что Дениза с возрастающим интересом прислушивается к нашему разговору, и решил не продолжать. Неподходящий момент расспрашивать ее мать о лекарствах, побочных эффектах и тому подобных вещах. Уайлдер спал, положив голову на руку Бабетты. Дворники оставляли на ветровом стекле влажные дуги. По радио сообщили, что из центра химического обнаружения, расположенного где-то в глуши Нью-Мексико, в район бедствия отправляют собак, обученных находить ниодин «Д» по запаху.
– А они когда-нибудь задумывались, что случится с собаками, когда те подойдут близко к этому веществу и начнут его нюхать? – спросила Дениза.
– Ничего с собаками не случится, – сказала Бабетта.
– Откуда ты знаешь?
– Эта отрава действует только на людей и на крыс.
– Я тебе не верю.
– Спроси у Джека.
– Спроси у Генриха, – сказал я.
– Возможно, это правда, – сказал Генрих, явно солгав. – Опыты на крысах проводят, чтобы определить, чем могут заразиться люди, а это значит, что мы – крысы и люди – страдаем одними и теми же болезнями. Кроме того, они не стали бы использовать собак, если бы считали, что это вредно для их здоровья.
– Почему?
– Собака – млекопитающее.
– Крыса тоже, – сказала Дениза.
– Крыса – вредитель, – сказала Бабетта.
– Вообще-то крыса, – сказал Генрих, – относится к отряду грызунов.
– Все равно она вредитель.
– Таракан – вот вредитель, – сказала Стеффи.
– Таракан – насекомое. Чтобы это определить, надо сосчитать лапки.
– Все равно он вредитель.
– Тараканы болеют раком? Нет, – сказала Дениза. – Наверняка это значит, что крыса больше похожа на человека, чем на таракана, даже если оба они – вредители, ведь крыса и человек могут заболеть раком, а таракан – нет.
– Иными словами, – сказал Генрих, – она утверждает, что между двумя млекопитающими больше общего, чем между двумя существами, которые являются просто вредителями.
– Выходит, по-вашему, – спросила Бабетта, – крыса – не только грызун и вредитель, но и млекопитающее?
Метель перешла в мокрый снег, мокрый снег – в дождь.
Мы добрались до того места, где бетонный барьер сменяется двадцатиярдовым благоустроенным участком разделительной полосы высотой не больше бордюрного камня. Однако вместо полицейского, направляющего транспорт в два дополнительных ряда, мы увидели человека в костюме из милекса, и он дал нам знак проезжать мимо. У него за спиной возвышался могильный холм из превратившихся в металлолом трейлера «уиннибейго» и снегоочистителя. Из груды искореженных обломков струился рыжеватый дымок. Повсюду разбросана цветная пластмассовая
– Все это я уже видела раньше, – сказала Стеффи.
– То есть?
– Это уже когда-то происходило. Точно так же. Тот же человек в желтом костюме и противогазе. Та же груда обломков на снегу. В общем, все было именно так. Мы сидели в этой машине. Дождь дырявил снег. Все сходится.
О том, что от воздействия химических отходов у человека, возникает ощущение дежа вю, мне сообщил Генрих. Когда он это сказал, Стеффи не было рядом, но она могла услышать об этом по радио на кухне, где они с Денизой, вероятно, и узнали о потных ладонях и рвоте до того, как симптомы обнаружились у них самих. Вряд ли Стеффи знала, что такое дежавю, хотя, возможно, ей объяснила Бабетта. Однако парамнезия больше не считалась симптомом отравления ниодином. Ее сменили кома, судороги и выкидыш. Если Стеффи услышала по радио о дежа вю, но впоследствии пропустила мимо ушей сообщение о более опасных расстройствах, значит, ее вполне мог ввести в заблуждение собственный аппарат внушаемости. Они с Денизой весь вечер мешкали. Опоздали с потными ладонями, опоздали с тошнотой и вот опоздали с дежа-вю. Что все это значит? Неужели Стеффи действительно думает, что уже видела когда-то эти обломки – или всего лишь предполагает, что они ей когда-то привиделись? Можно ли обладать ложной способностью восприятия иллюзии? Неужели бывает подлинная ложная память и ложная ложная память? Интересно, действительно ли у нее потели ладони, или она попросту представила себе ощущение влажности. Неужели она настолько легко поддается внушению, что у нее будет обнаруживаться каждый симптом, о котором сообщат по радио?
Я с грустью думаю о людях и той странной роли, которую мы играем в собственных несчастьях.
А что если она не слушала радио, не знала, что такое дежа-вю? Что, если у нее обнаружились подлинные симптомы в силу естественных причин? Возможно, ученые были правы с самого начала, когда делали первые заявления, – до того, как стали пересматривать свою точку зрения. Что хуже – настоящая болезнь или воображаемая, вызванная мнительностью, да и есть ли между ними разница? Эти и сопутствующие вопросы меня очень занимали. Сидя за рулем, я неожиданно для себя превращался то в студента, то в профессора на устном экзамене, основанном на софистических тонкостях, подобных тем, которые в течение нескольких столетий забавляли средневековых лоботрясов. Можно ли силой внушения вызвать выкидыш у девятилетней девочки? Не должна ли она сначала забеременеть? Достаточно ли одной силы внушения для того, чтобы повернуть весь процесс вспять таким образом: сперва выкидыш, потом беременность, менструация и овуляция? Что бывает раньше – менструация или овуляция? О чем речь – всего лишь о симптомах или же о глубоко укоренившихся расстройствах? Что такое симптом – признак или явление? Что такое явление, и как отличить одно явление от другого?
Я выключил приемник – не для того, чтобы легче думалось, а чтобы не думать ни о чем. Автомобили дергались и буксовали. Кто-то бросил из бокового окошка обертку от жвачки, и Бабетта произнесла обличительную речь о равнодушных людях, которые мусорят на автострадах и в сельской местности.
– Могу рассказать еще одну историю, которая уже происходила раньше, – сказал Генрих. – У нас бензин кончается.
Стрелка дрожала возле нулевой отметки.
– Всегда есть излишек, – сказала Бабетта.
– Разве излишек может быть всегда?
– Бак специально так устроен, чтобы не кончалось топливо.
– Всегда излишка быть не может. Если ты едешь дальше, бензин кончается.
– Никто не ездит без остановок.
– А как же узнать, когда нужно остановиться? – спросил Генрих.
– Когда будешь проезжать мимо заправки, – сказал я ему и тут же увидел пустынную, омытую дождем площадку с великолепными бензоколонками под множеством разноцветных флагов. Я въехал на нее, выскочил из машины и, пряча голову под поднятый воротник пальто, подбежал к колонкам. Их не заблокировали – наверняка служители поспешно удрали, загадочно бросив все имущество, словно орудия труда и гончарные изделия какой-нибудь индейской цивилизации, хлеб в печи, стол, накрытый на троих: тайна, которой предстоит будоражить умы грядущих поколений. Я схватил шланг колонки с неэтилированным топливом. Флаги громко хлопали на ветру.