Бен Гурион
Шрифт:
В 1906 году в Палестине «Поалей-Цион» проводит свой первый конгресс, участники которого избирают Центральный комитет из пяти человек, в число которых входит и Давид Грин. Тайным голосованием они назначают специальную комиссию из десяти человек для выработки программы. Они все еще жили по русским законам, когда все собрания подпольных социалистических партий проходили в обстановке строжайшей секретности. И хотя в Палестине бояться было нечего, сходки их, по русской традиции, проходили на конспиративной квартире — маленькой, без окон комнатке в старом караван-сарае Рамлеха. Два дня и три ночи, распростершись кто на каменном полу, кто на камышовых циновках, они долго и жарко спорили до тех пор, пока не выработали «Рамлехскую
Эта программа ничем не напоминает Коммунистический Манифест с добавлением нескольких сионистских идей. Это яркий пример полного незнания авторами экономического и социального положения Палестины и их удаления от сионизма — тем более, что это слово даже не упомянуто в тексте! Свою первую победу сионисты одержали на следующем заседании конгресса, который принял резолюцию: «Партия стремится к установлению политической независимости еврейского народа в этой стране».
Впервые «Поалей-Цион» поставил перед собой конкретную задачу: создание еврейского государства. Это стало началом революции. Долгие годы политическое движение Давида Грина оставалось в меньшинстве, ему никак не удавалось заставить считать иврит официальным языком политических дискуссий и партийных публикаций. Возможно, именно этот факт и стал причиной пассивности Грина. Несмотря на то, что он является членом Центрального комитета и по поручению партии проводит начало 1907 года в Яффе, работа в аппарате его не привлекает. Он предпочитает возделывать землю.
Зима 1906–1907 года выдалась суровой. Десятки лет Палестина не знала такой стужи. Начало зимы Грин провел в Яффе, затем вернулся в Петах-Тикву. У него нет теплой одежды, сапоги, которые ему переслал отец, малы, но он работает на сборе апельсинов, считая этот труд невероятно легким. Весной он отправляется в Кфар-Цабу, новое поселение в двух часах ходьбы от Петах-Тиквы, а через несколько недель оказывается в Ришон-ле-Ционе, где работает в винных погребах. В длинном фартуке и закатанных до колен брюках он давит виноград. Однажды он вызвал на соревнование другого рабочего и победил, три дня и три ночи без передышки давя виноград. После такого подвига он несколько лет не притрагивался к вину.
В Ришон-ле-Ционе Давид пробыл недолго. Побыв какое-то время в соседнем поселении Реховот, он подумывает, не купить ли здесь землю, стать настоящим фермером и вызвать семью из Польши. Но нет, не для него такая жизнь, не затем он приехал в Палестину. Лучше найти что-нибудь другое, более соответствующее его идеалу «возвращения на землю». И снова его друг Земах найдет в себе смелость взять инициативу на себя и указать Давиду верный путь. Через несколько недель после приезда в Палестину Шломо уехал в Галилею и Давид написал отцу:
«В Галилее все совсем иначе. Молоко, масло, сыр — в изобилии. Нет поденных работ. Напротив, сельскохозяйственных рабочих нанимают на весь год, они на полном обеспечении и вдобавок получают ежемесячное жалование. Да и работа другая. В общем, речь идет о работе в поле».
Однако настоящее различие между Иудеей и Галилеей заключается совсем не в этом. Галилея входит в приграничную зону, где нет ни порта, как Яффа, ни созданных «бароном» поселений, ни хамовитых хозяев, ни униженных еврейских рабочих, ни других признаков полной бед жизни диаспоры. Там множество деревень, в которых живут враждебно настроенные арабские племена. В редких еврейских поселениях насчитывается лишь несколько дюжин фермеров и меньше сорока сельскохозяйственных рабочих-евреев. Это было идеальное место для осуществления замыслов Давида. Здесь можно было забыть обо всех социальных структурах, созданных турецкими завоевателями, бароном Ротшильдом или русскими иммигрантами, и приступить к настоящим действиям, создавая новые поселения в этой отрезанной от мира провинции.
Так, год спустя после приезда в
Слава о решительном характере и непривычном рвении плоньских иммигрантов шла по всей Иудее. Но Рахиль составляет исключение. Этой хрупкой чувствительной девушке стыдно, что после того как ее уволили из оранжереи в Петах-Тикве, она не может найти работу; она глубоко переживает от сознания того, что друзья, знающие ее по Плоньску, обвиняют ее в подрыве их репутации. Но больше всего ее ранит другое. Когда в порыве негодования соотечественники открыто выразили Рахиль свое возмущение, Давид не заступился за нее, не встал на ее защиту, а демонстративно принял сторону ее противников.
Вероятно, именно эта позиция Давида и лежит в основе их разрыва. Несмотря на свою любовь к Рахиль, Давид осуждает ее как несправившуюся с главной, на его взгляд, задачей — победой труда на земле Израилевой.
Очевидно, любовь и идеология воспринимаются им как нечто взаимоисключающее. О браке нет и речи, хотя чувства, которые он испытывает к Рахиль, день ото дня становятся все глубже. Много лет спустя, отвечая на вопрос, почему же они не поженились, она, поколебавшись, ответит: «Давид интересовался общественной жизнью больше, чем личной». На этот же вопрос он ответит так:
«Жениться? Кто тогда думал о браке? Мы всячески избегали этого, поскольку не хотели иметь детей раньше времени. Страна была дикой и отсталой. Мы не могли гарантировать нашим детям соответствующего образования на иврите. И только потом мы поняли, что, несмотря ни на что, надо было растить детей на земле Израилевой».
«Кроме того, Рахиль встретила человека и полюбила его», — добавит он, оборвав фразу на полуслове.
Именно в это время в жизнь Рахиль Нелкин входит Иезекиль Бет-Халашми. Этот тонкий, спокойный молодой человек впервые увидел Рахиль еще в Плоньске, накануне отъезда на Землю Обетованную. Как и все остальные, он влюбляется в нее с первого взгляда. Рахиль тоже обратила внимание на юношу и часто вспоминала о нем в Палестине. Вторично они встречаются в порту Яффы. Третья встреча происходит в момент, когда Рахиль, униженная и оскорбленная своими соотечественниками из Плоньска, возвращается на работу в оранжерею Петах-Тиквы: «Только Иезекиль, добрый и чувствительный, ободрил и обнадежил меня».
Так переплелись судьбы двух молодых людей. Иезекиль был полной противоположностью Давида и обладал теми чертами характера, которые она тщетно искала в Грине. Ее все больше раздражает «его постоянное отсутствие дома» (то есть в Петах-Тикве) и то, что он почти не уделяет ей внимания. Она знает, что победа труда имеет национальное значение, но после постигшей неудачи совсем падает духом и думает, что Давид ее разлюбил. В конце концов они окончательно прерывают всякие отношения и он, по-прежнему глубоко любя Рахиль, надолго уезжает из Петах-Тиквы. Через год Рахиль выйдет замуж за Иезекиля Бет-Халашми, а сердечная рана Давида зарубцуется только много лет спустя.
Целью его поездки в Галилею становится Сежера — два ряда длинных каменных зданий с красными крышами, стоящими на склоне холма неподалеку от дороги на Тиверию. Эта маленькая, полностью изолированная колония, насчитывающая несколько десятков фермеров, не вызывает дружеских чувств у живущих по-соседству крестьян-арабов. У подножия холма Давид останавливается от удивления, но затем, войдя в деревню и увидев ее обитателей, не верит своим глазам: Сежера — единственное в стране поселение, где работают только евреи.