Бенджамин Эррел спускается в ад

Шер Дана

Можно мне с тобо-ой? – ныла крохотная Ненси, цепляясь за твою штанину. Как только она обнаруживала, что твои штаны слишком обтягивающие, чтобы за них можно было зацепиться, то переключалась на меня. Эн-жи-и!

После этого визга ты обычно впадал в ярость. Ярость была холодная, решительная и злая.

Пошла вон, Ненси, – строго говорил ты, поднимая ее, как надоедливый тряпичный тюк. Ноги Ненси возмущенно пинали воздух. Сданная на руки матери или няньке, она рыдала пуще прежнего, а ты, совершенно позабыв

о ней, ржал, не позволяя мне снять с затылка какую-нибудь очередную розовую фигню.

Терпение делает из мальчика мужчину, Энджи. – Но у тебя его нет. – Потому что я фейри. Щелк, щелк.

Когда мы оказываемся в машине, твои ноги упираются в приборную панель, а голова упрямо повернута от меня. Я специально наезжаю на кочки, чтобы ты ударялся лбом и шипел злобно: «Следи за дорогой!».

Ты был куда интересней дороги. Фары в сумерках освещали только ее, а твое бледное лицо слева было словно болотный огонь в беспросветном мраке всего остального.

Это дневник моего падения. Или лучше назвать это вознесением? Одно все равно следует за другим, верно?

Энджи! – Строгий, решительный окрик.

Энджи! – Шипение, резкий толчок в плечо.

Энджи! —Протяжно, почти что стон. – Перестань, ублюдок!

Ублюдок не перестал. Ублюдок привык получать, что хочет, но в тот раз ублюдок получил только пяткой по морде и долгую поездку со стояком в приемный покой больницы.

Усыпите его, говорит Даррел, пихая меня в плечо. Медсестра встревоженно смотрит на его растрепанный вид и мою опухшую челюсть.

Что с вами случилось? – Тупица упал.

Меня отводят к хирургу, и, к моему изумлению, Даррел дожидается меня в машине.

Правило первое, заявляет он, пользуясь тем, что я не могу говорить: ты просишь.

Правило второе: его ладонь деловито ощупывает мою ширинку и я дергаюсь — неприятно. Ты мне не отказываешь. На удивление, мое тело поддается ему, как собака, сбежавшая от хозяина. Правило третье, он почти шепчет, вжимая меня в сидение: к черту правила.

Я кончаю на больничной парковке, отчаянно стараясь не стискивать зубы и не стонать, чтобы опухший сустав не пришлось вправлять снова. Даррел вытирает руку о мою штанину, и все это так изумительно и мерзко, что мне кажется — это сон. Он везет меня домой и развлекает до самого вечера, кажется, даже немного чувствуя себя виноватым.

Кто-нибудь спросит меня – зачем обращаться к тому, кого нет? Это бессмысленно и даже бывает опасно. Я получал столько пощечин за то, что не к месту стонал твое имя. Я получил столько замечаний, переписываясь с тобой на уроках. Я получил столько отказов, вынес столько упреков, пережил столько скандалов – и

все из-за тебя. Но в каком бы дерьме я не оказывался в итоге, ты все равно оставался рядом.

Первые проблемы начались еще в школе.

Ты курил в туалете, а я, запрыгнув на подоконник, изучал в зеркале напротив твое лицо.

Эй, Даррел? – Какого черта? – Не хочешь мне отсосать?

Такая скука. Я бы мог придумать подкат получше. Но эта грубость заводила меня. Тогда мы еще не спали, даже не были друзьями. И Даррел – изящный, расслабленный, держащий голову так, будто на ней корона — явно не заслуживал такого к себе обращения.

Я бы с радостью, но не разгляжу ведь, что там у тебя в карманах штанов.

А ты попытайся!

Мать твою, Даррел. Мать твою, Эндж.

Я его даже почти не ударил. Так, припугнул. Но нас застали, и я не стал объяснять директору, что мои домогательства были куда хуже нашей несостоявшейся драки. В кабинете для отработки, куда я отправился после уроков, закинув ноги на стул, уже сидел Даррел – щелк, щелк. Пластинка коричной жвачки ждала меня на раскрытой ладони – как будто бы я был животным, которое он решил прикормить.

Может, в другой раз, красавчик? Щелк, щелк. Зачем он оказался там? Я понятия не имел.

Корица разъедала язык и меня затошнило, а Дар, как ни в чем не бывало, продолжал щелкать жвачкой за моей спиной до самого окончания отработки. Он совсем не выглядел оскорбленным.

В день выпускного ты не хотел открывать глаза, не то что куда-то ехать. Я настаивал.

Поднимайся. – Ты – ошибка природы, Энджи. —И даже я иду на выпускной. – Зачем идти в школу, если мы ее уже закончили? – Поднимайся. Давай. Скорее.

Ты не сопротивляешься, когда я тащу тебя в ванную – закидываю на плечо и несу. Длинные волосы щекочут мне поясницу.

Я не хочу. Я не пойду. – Собирайся, придурок. Придурок здесь только я.

Спустя четверть часа я нахожу его в ванной, и в его пораненых венах едва заметно колышется пульс.

***

Что это, нахрен, значит?

Я протягиваю ему ключ. Это не ключ от задней двери. Это вообще не ключ от дома. Это ключ от квартиры, где мы будем жить вдвоем, думаю я. Ну, если кое-кто опять с собой не покончит.

Я этого не вынесу. Я до сих пор не знаю, как выдержал тот раз. Тащить тело в простыне до машины. Тащиться по пробкам. Выдумывать ложь. И напоследок: «Вы ничего не хотите нам сообщить, мистер Эррел?». Ничего, блядь, не хочу. Мой друг поранился. Рыбу чистил. Вот такенным ножом.

Моей лжи никто не поверил, но Даррел тоже ничего не стал уточнять. Не признался, что резал вены. И верно, то же я тут псих, а не он? Но рыбу он до сих пор ненавидит. Ну, то есть – все время, что я знал его, ненавидел.