Бенджамин Эррел спускается в ад

Шер Дана

Я усмехаюсь. Не сомневался в ней. Лея хотела свой дом с тех пор, как ей исполнилось пять: мама вечно забывала ставить ее миску с принцессами на правильное место. Интересно, что она станет делать теперь?

Я потяну еще один, если ты хочешь, смеется отец. Интересно, Даррел хотел бы дом?

Когда я возвращаюсь, он снова спит на диване. На кухне остыл ужин и догорают свечи. В растаявшем воске тонет витиевато подписанная карточка со словом «Сюрприз!».

Вот уж и правда сюрприз. Внезапнее не бывает.

***

После

того вечера Даррел как будто не замечает меня. Сперва я думаю, что он обиделся, и пытаюсь загладить вину. С Даррелом все просто – он любит широкие жесты, чем шире, тем лучше, но даже после того как курьер прямо на занятиях вручает ему огромный букет, он не становится ко мне теплее. Значит, дело не в том, что я пропустил тот ужин?

Меня отпускают с работы пораньше, и я застаю его на кухне: забрав волосы в пучок, он сидит с ногами на стуле и как будто корпит над какой-то домашкой. Потом я замечаю, что он прижимает плечом телефон к уху, а его разноцветные руки порхают над бумагой, выводя каракули, в то время как он щебечет с кем-то по телефону.

Злосчастный букет сохнет в вазе посреди стола.

Я разворачиваюсь и выхожу во двор дома. На детской площадке скрипят качели, и я отхожу от них подальше, чтобы можно было курить без риска нарваться на одну из этих злобных мамаш. Дар ничего мне не пишет – наверное, не заметил меня. Я еще долго нарезаю бессмысленные круги вокруг дома, а потом иду в бар. Женщины всегда такие красотки – в отличие от мужчин. Особенно те, которые не считают себя красивыми. А я так провокационно себя веду, стоит мне напиться.

Утром приходится отдать кучу денег таксисту – я даже не знаю, где нахожусь, но мне ужасно хочется домой, к Дару. Дома его уже нет – и никакой записки. Наверняка он все понял. Наверняка он так разозлится.

Я ощущаю себя маленьким и хочу позвонить отцу. Но вместо этого звоню Лее.

Могу переночевать у тебя? – Конечно. Пауза. Что-то случилось, Эндж? – Ничего. Ничего.

Я оглядываю спальню, пытаясь понять, что мне взять с собой, но вместо этого просто хватаю первый попавшийся альбом Дара. Прерафаэлиты. Отлично. Россетти, Милле и та рыжая девушка, получившая воспаление легких после лежания в ледяной ванной. Я думаю об этом, и самому хочется кашлять. Я бросаю альбом в машину, на заднее, вместе с рюкзаком и газировкой из холодильника, и выруливаю на шоссе.

Лея в прачечной нового дома сортирует какие-то вещи. Я сажусь на пол и молча вдыхаю аромат стирального порошка. Я чувствую себя грязным. Таким грязным, что мне хочется попросить ее, чтобы она и меня засунула в стиральную машинку. Даже если потом ей придется доставать меня оттуда со свернутой шеей, как угодившего в барабан котенка.

***

Даррел названивает все выходные. А потом даже звонит моей сестре. Она сует мне трубку.

Поговори с ним, Энджи. – Ага, соглашаюсь

я, но нажимаю на «отбой», как только она выходит. Больше Даррел не звонит ни мне, ни ей. Я смотрю на картины часами, пока мне не начинает казаться, что алые губы Прозерпины – это врата в ад. Или как там его называли греки? Хлопает входная дверь и я слышу удивленный голос Леи. А потом шаги стучат по лестнице, в такт моему пульсу, распахивается дверь и зареванный Даррел сначала пихает меня в плечо, а потом бросается мне на шею.

Видеть его таким – страшно. Не видеть его вообще – в сотню раз страшнее.

Мужской голос внизу кажется мне знакомым. Я пропускаю пряди кудрявых волос через пальцы, и они пахнут дымом – не то сигаретами, не то уничтоженными мостами. Я так надеюсь на первое. Ты позвонил моему отцу? Он кивает. У него дрожат губы и совершенно красные глаза, как в рекламе «Визина». Я сдерживаю все свои почему и зачем.

Даррел? Энджи? Папа хочет остаться на ужин. Мне приятно, что его присутствие под вопросом, а мое и Даррела – нет. Вообще я люблю Лею. Это очень сближает – дерьмо, через которое вам вместе довелось пройти. Ураган под названием «моя мама». Апокалипсис и пепелище под названием «детство».

Я стараюсь не думать о том, что она могла бы сводить с ума отца, а не нас. Но он дурак что ли, оставаться с такой? Ох. Лучше бы мама и вправду украла меня с парковки.

Я даю Даррелу свои вещи и сижу на полу в ванной, пока он принимает душ. Ты ненавидишь меня? – спрашивает он тихо, когда вода затихает. – Нет. А ты меня? Еще секунда – и я разревусь. А что ты такого сделал, Энджи? Что я сделал. Какой жестокий вопрос.

Он отодвигает шторку и опускается на колени, чтобы протянуть ко мне свои разноцветные руки. По рисункам скатывается вода. Я слежу за каплями взглядом. Почему ты сделал это с собой? Мы никогда об этом не говорили. Он ерошит мне волосы. А ты почему?

Я решаюсь поднять глаза, чтобы увидеть, как он улыбается мне. Внизу живота какой-то тугой, горячий комок сначала становится тяжелее, а потом исчезает – рывками, волнами, как море тащит прибой за хвост назад, в бесконечную глубину.

А что, Энджи, – за ужином говорит отец. Твоя работа как, ничего?

Отстой его работа! – тычет в меня вилкой Даррел. Отец смеется. Интересно, о чем они говорили? Отец утешал его? Он сразу приехал? Меня разбирает неуместная ревность.

Моя работа – отстой, – соглашаюсь я, и Даррел пинает меня под столом своими холодными ступнями. На площадке нужен помощник, – говорит отец прямо перед уходом. Позвони вот сюда, если захочешь. У тебя есть пару дней на раздумья.