Бенефис

Маламуд Бернард

Леон (подавленно). Я вас понимаю.

Фейер (с нескрываемой издевкой). Тебе только кажется, что ты понимаешь. Знаешь ли ты на самом деле, что такое человеческое существование? Знаешь ли ты, что такое Вселенная? Я говорю не только об ушедших в иной мир, но и о миллионах людей — а их миллионы, — живущих неизвестно для чего. Ведь одни не знают ничего, кроме нищеты, болезней, страдания. Другие живут в тюрьме, как русские. По-твоему, это хорошая жизнь для человека?

В дверях показывается Бен Гликман, жадно заглядывает в комнату, видит Леона и поднимается

к себе. Игроки, что один, что другой, его не замечают.

Леон. Я бы так не сказал.

Фейер. А раз ты все это знаешь, знаешь, как живут люди, что ж ты ничего не делаешь? Нельзя быть равнодушным — надо стараться изменить жизнь, когда это необходимо, помогать по мере сил.

Леон. Я стараюсь помогать. Я регулярно делаю пожертвования на благотворительность, в том числе и на Федерацию «Объединенная еврейская взаимопомощь».

Фейер. Этого недостаточно.

Леон. А что вы делаете?

Фейер (откладывает карты, пылко). Что я делаю? Мое сердце болит за тех, кто страдает. Мое сердце истекает кровью из-за всех жестокостей, которые творятся в мире.

Леон молча разглядывает свои карты.

Фейер (берет свои карты, говорит более спокойно, но гнет свою линию). Тебе случалось хоть когда-нибудь думать о том, что происходит с тобой, у тебя в душе, когда ты смотришь трагедию, Шекспира, скажем?

Леон (неожиданно для него самого в его памяти всплывают слова). Я переживаю катарсис через сострадание и ужас.

Фейер (после паузы). Уволь меня от цитат из твоих учебников. Писатель пишет трагедию, чтобы люди не забывали о своей человеческой сущности. Он показывает нам, как мы живем. Высвечивает смысл нашей жизни так, чтобы он стал ясен и нам. Вот почему он пишет трагедии, вот почему мы играем их. Я больше всего любил трагедии, при том, что бесподобно играл и в комедиях. «Лид махт ойх лахн» [30] . (Театрально смеется, затем невозмутимо берет карты, ходит.) Рамми!

30

«И песня может смешить» (идиш).

Леон. Ваша взяла. (Подытоживает счет.) Похоже, я вам должен ровно пятьдесят один цент. (Вынимает кошелек для мелочи, выкладывает два четвертака, цент и бережно пододвигает деньги к Фейеру.)

Фейер (небрежно, не глядя на деньги). Ну, Леон, расскажи, что новенького в бейсболе?

Леон (заглатывает наживку). По-моему, впереди, как всегда, «Янки» и «Доджеры». (Спохватывается.) Боюсь, я не очень в курсе, мистер Фейер.

Фейер. Если ты не в курсе, тогда о чем ты говоришь с покупателями — ведь ты спортивными товарами торгуешь?

Леон (терпеливо). Обо всем, что угодно, вовсе не обязательно о спорте. Люди есть люди — о чем только они не говорят. (Пододвигает три монеты поближе к Фейеру.) Приберите деньги, мистер Фейер.

Фейер.

Деньги меня не волнуют. Я играю потому, что мне нравится играть. (Его осеняет мысль.) Знаешь историю про знаменитого раввина и богача? Он был богатый и скупой. Раввин подвел его к окну и говорит: «Что ты там видишь, скажи?» Богач посмотрел и говорит: «Улицу, что еще я могу видеть?» — «А что на улице?» — «Что на улице? — говорит богатый еврей. — Люди, они идут по улице». Тогда раввин подвел его к зеркалу и говорит: «А что ты теперь видишь?» — «Что я вижу теперь? — говорит богач. — Себя, кого же еще». — «Что такое окно, как ты заметил, это стекло, а что такое зеркало — тоже стекло. Только в зеркале на оборотную сторону стекла нанесено серебро, а стоит тебе увидеть серебро, как ты видишь только себя».

Леон (все еще не теряя терпения). Я смотрю на это так: рамми — игра случая. Если играть на деньги, проигравший платит деньги, а выигравший любезно берет их. (Снова пододвигает монеты к Фейеру.)

Фейер (отодвигает монеты). Попрошу не учить меня манерам. Ты еще не родился, а у меня уже были отличные манеры.

Леон. Мистер Фейер, если вам хочется меня оскорбить, есть способы и получше.

Фейер. С какой стати мне тебя оскорблять?

Леон. И пожалуйста, не думайте, что я ничего не понимаю. Я вам не нравлюсь, и это ясно, как Божий день, хотя я бы много дал, чтобы узнать почему.

Фейер. Я тебе скажу почему, если ты соблаговолишь сказать мне, ради чего ты живешь. Какова твоя жизненная философия?

Леон. Я живу, потому что я живой.

Фейер. Отлично, но к чему ты стремишься в жизни? Это тоже важно.

Леон (уже не скрывая раздражения). А вот это уже мое дело. Послушайте, мистер Фейер, не думайте, что я дурак и мне невдомек, почему вы подвергли меня допросу с пристрастием. Вы притворяетесь, будто сердечно ко мне расположены, для того лишь, чтобы меня уязвить. Но я не такой тупой и понимаю, к чему вы клоните: хотите показать, что меня не интересуют насущные вопросы, ну, и что у меня одни деньги на уме. Но все это лишь прикрытие. В вас сильны предубеждения, вот почему вас не устраивает, что Адель собирается выйти за меня замуж.

Фейер. Отцу это не возбраняется.

Леон. Я так понимаю, что вы не уважаете выбор своей дочери.

Фейер. Вовсе нет, просто она тебе не подходит. Я не говорю, что ты дурной человек, но ей нужен не такой муж.

Леон. И какой же муж ей нужен?

Фейер. Человек художественного склада. Более близкий ей по натуре.

Леон. Я знал заранее, что вы так скажете, но, прошу меня извинить, вы несете бог знает что. Человек есть человек, а не его занятие. Всю мою жизнь я работал, и работал много, чтобы иметь все, что я имею. Я получил приличное образование — и оплатил его сам, пусть я и не бакалавр гуманитарных наук. Что бы вы там ни думали, оглянитесь вокруг: миром движет не искусство. О том, что им движет, спорить не стану, скажу только: вам следует относиться ко мне с уважением хотя бы потому, что меня уважает ваша дочь. И если я не писатель с длинными патлами, это еще не значит, что я недостоин ее, и, кстати говоря, не значит, что Адель недостойна меня. (Встает.) Хочу надеяться, что когда-нибудь вы прозреете и увидите жизнь такой, как она есть.