Бенкендорф. Сиятельный жандарм
Шрифт:
— Государь тебя не любит. Тут уж ничего не поделаешь. Я думаю, что скоро он вычеркнет твою фамилию из списка генерал-адъютантов.
— Да, это так, — соглашался Бенкендорф. — Но я не могу взять в толк причину столь резкого поворота.
— Его поступки — результат его настроения, а не размышлений, особенно когда дело касается приближенных. Не я одна подметила охлаждение к тебе. Порой кажется, что он еле сдерживается, чтобы не прогнать нас. Он терпит только из-за императрицы.
Утро было прекрасным, солнечным и светлым, теплым и одновременно прохладным, какие в эту пору нередко выдаются на побережье. Вот мелькнул дом, за ним потянулся участок леса. Вдали,
— Десять верст отмахали, — сказал возница. — Вот полюбуйтесь, какие красивые дома выстроил барон Унгерн-Штеренберг. До речки его владения. Моста там нет, и переправляемся мы вброд. Госпоже не надо выходить из фаэтона. Вода не достает и до подножки.
Совсем близко оказалась развилка. Отсюда одна дорога вела к Фаллю, другая в Гапсаль. Почти у самой обочины стоял трактир под названием «Золотое солнце». Бенкендорф не рискнул остановиться на отдых. Он боялся, что отсутствие комфорта оттолкнет жену. Дорога на Фалль выглядела довольно жалко. Почва каменистая, растительность вокруг скудная. Но поля трудолюбивые эсты уже принялись обрабатывать к весеннему севу, и смотрелась земля тучной и обещающей богатый урожай. Вскоре показалась мыза барона Штакельберга с восхитительным английским садом и красивым замком, расположенным на невысоком холме. Тут остзейская природа и таланты людей выступали в полном блеске.
— Я хотел бы построить для нас что-либо подобное, конечно, лучше, удобнее и красивее.
Густой лес начинался сразу за мызой Штакельберга и тянулся беспрерывно до самого Фалля, на берегу которого стояло несколько домиков. Фалль — это много воздуха и простора. Чудесная река подчеркивала прелесть и мягкость рельефа.
— Другой берег, — сказал Бенкендорф Елизавете Андреевне, — принадлежит пока барону Икскюлю, но я мечтаю и его присоединить к Фаллю.
Они вышли из фаэтона и отправились по кромке берега. Желтоватые песчаные горы крутым высоким выступом выдавались в речку. Величественные развалины замка Икскюлей отражались в воде. Угрюмая природа и мрачные, покрытые мхом камни были преисполнены своеобразной поэзии.
— Эту землю я превращу вскоре в сказочную страну, в которой, как бы ни повернулась судьба, дочери, ты и я найдем счастье. Покойная мать одобрила бы мой выбор. Я полагаю, что императрица пойдет навстречу. В прошлом она помогла матери и отцу возвести дом в Павловске. Ты увидишь, что самые смелые фантазии довольно быстро становятся реальностью, и ты станешь здесь счастливой.
Елизавета Андреевна не очень верила в удачу. Кроме того, она знала, что такое счастье в понимании современных мужчин. Но у Бенкендорфа было одно качество, которое грешно не оценить. Он с любовью и терпением относился к девочкам и делал многое, чтобы дать им отличное воспитание. Род Донец-Захаржевских — не захудалый и не бедный род. Малороссийские поместья служили щедрым источником благополучия семьи, которая лишилась по милости французов кормильца. Бенкендорф относился к двум старшим девочкам даже лучше, чем к своим единокровным. Елена и Екатерина Бибиковы не чувствовали себя падчерицами, и вместе с тем они знали, что их отец погиб славной смертью героя и защитника отечества. Елизавета Андреевна была достаточна мудра, чтобы простить супругу кое-какие шалости и привычки
— Ты в Фалле окажешься среди своих. Ты любишь этот край и становишься добрее, вспоминая о нем.
Да, под Ревелем он окажется среди своих. Отслужив в Петербурге положенное, в отпуск или в отставку отправлялись Ферзены, Игельштремы, Эссены, Левенштерны, Тизенгаузены, Иксюоли, Буксгевдены, Палены, Паткули, Штакельберги, Адлерберги, Унгерн-Штеренберги, Мейндорфы и десятки других представителей наилучших остзейских фамилий, которые не забыли, что в их жилах течет кровь рыцарей. Они верой и правдой служили российскому престолу и полностью оправдали надежды властелинов Северной Пальмиры. Русские дворяне служили России, остзейские — царям. Иногда они предавали повелителей, но только для того, чтобы возвести на трон другого владыку. Трон они никогда не предавали.
— Пора возвращаться, — сказал Бенкендорф. — Скоро начнет темнеть.
Обратная дорога до Ревеля заняла четыре часа. Самые счастливые четыре часа в жизни.
Несчастье невских берегов
Помнится, он пригласил Пушкина к себе, чтобы вернуть «Медного всадника» с замечаниями государя Николая Павловича. Поэма Бенкендорфу понравилась, и он обратил внимание, что Пушкин начал меняться в лучшую сторону. Правда, государь вымарал несколько строк, наставил на полях много вопросов и ни за что не соглашался пропустить слово «кумир», которое, по его мнению, содержало темный намек. Пушкин совершенно точно передал ощущение от водной катастрофы. Действительно, наводнение представляло собой «несчастье невских берегов», в котором, кроме страшной стихии, никто не был повинен.
Пророчество Елизаветы Андреевны всё не сбывались. Император Александр не предлагал сдать дивизию и уйти в отставку и не вычеркивал фамилию из списка дежурных генерал-адъютантов. Он просто не приглашал к обеду во дворец, отводил глаза и отдавал приказания коротко и отрывистым голосом. Вообще император за последние годы сильно изменился. Неужели на него такое тяжелое впечатление произвела семеновская история? Императрица Елизавета Алексеевна, наоборот, была с ним ласкова и предупредительна. Бенкендорфу нравилась ее любезность, выдержка и мягкая умная усмешка.
Дела в России шли, конечно, не очень гладко. Семеновской истории предшествовали волнения на Дону. Восстание перебросилось на Миусский округ. Глухо рокотала Екатеринославская губерния. Не успел генерал-адъютант Чернышев привести в соответствие мятежников картечью, как взбунтовались рабочие на казенном Березовском золотопромывательном заводе. По Петербургу поползли слухи о надвигающихся восстаниях крепостных крестьян в разных концах империи. Казанские суконщики на фабрике Осокина вновь отказались повиноваться. Меры военного понуждения теперь едва ли не усиливали сопротивление.
Революции в Неаполе, Португалии и Гишпании заставили доброго и великодушного спасителя Европы на конгрессе Священного союза в Троппау принять решение о «праве интервенции». Кровь в Европе лилась рекой. Того и гляди, пробьет русло в Россию. Семеновская история послужила как бы водоразделом между относительно спокойным прошлым и тревожным и неясным будущим. Слухи о заговоре офицеров будоражили неустойчивые умы. В середине 1822 года император запретил тайные общества и врекратил существование масонских лож.