Бенкендорф. Сиятельный жандарм
Шрифт:
Однако император придерживался совершенно иного мнения.
— Жуковский не раз напоминал, что Пушкин ждет прощения. Сколько мы с тобой, Бенкендорф, сделали послаблений преступникам, и без всякой выгоды для себя и России? У Пушкина блестящее перо, и он, несомненно, может быть полезен. Его необходимо вернуть, разумеется, на определенных условиях. Забудь о неприятностях, которые он причинил Воронцовым. Я надеюсь, что у графа они тоже стерлись из памяти.
Император захотел сделать доброе дело. Посмотрим, чем оно обернется и какова истинная благодарность русского литератора.
Потом закрутились в вихре коронационных забот и упустили время. Послали за Пушкиным лишь в начале сентября. Бенкендорф распорядился отрядить офицера фельдъегерской службы
Вельшу он повторил приказ государя:
— Доставлять в своем экипаже, свободу не ограничивать. Пожелает где задержаться и отдохнуть — не перечить. Но и не медлить. Он не арестант. И вместе с тем должно ему чувствовать, что государь ждет.
— Все будет исполнено в точности, ваше превосходительство, — ответил Вельш.
И через час покинул Москву с подорожной и необходимыми предписаниями в адрес псковских властей.
Восьмого сентября, в самый момент, когда Бенкендорф закончил чтение письма фон Фока, в котором тот рассуждал о генерале Ермолове, шефу жандармов доложили о появлении пушкинской кареты перед дворцом. Бенкендорф не любил Ермолова с времен войны, считал тайным противником монархии и династии Романовых. Кроме того, открытая неприязнь к немцам и вообще к инородцам вызывала у Бенкендорфа понятный гнев, который он в январе следующего года изольет в письме к другу Воронцову — русскому из русских, хоть и британской складки. Воронцов вполне разделял взгляды Бенкендорфа, считая, что принадлежность к нации определяется мерой заслуг перед Россией. Бенкендорф писал: «Les nouvelles de G'eorgie sont telles que je les ai prevues. M-r Yermolov ne fait rien; `a le croire, les Persans sont innatacables; il a demand'e des troupes; on les lui a envoy'e; il se trouve qu’il n’a pas de quoi les nourrir; il pr'etend qu’il fait trop froid maintenant pour ouvrir la campagne; il demande des canons de si`ege; on les lui envoye; il dit d'ej`a qu’ils seront inutiles; il craint les G'eorgiens, les Arm'eniens, il craint tout, apr`es avoir tout exasp'er'e; en attendant l’indiscipline fait des progr'es dans son arm'ee. Le pauvre Pask'ewitsch ne peut у rem'edier `a c^ot'e d’un chef qui n’a achet'e les crieurs en sa faveur que par le relachement de toutes les exigences militaires. Voil`a ce grand patriote, qui trouvait Barclay, Wittgenstein et tout ce qui n’avait pas un nom moscowite indigne de l’honneur du nom russe; le voil`a `a sa juste valeur!» [64]
64
Новости из Грузии такие, как я и предвидел. Господин Ермолов ничего не делает; если ему верить, то персов нельзя атаковать; он попросил прислать войска, ему их прислали; теперь оказалось, что ему нечем их кормить; он утверждает, что теперь слишком холодно, чтобы начинать кампанию; он просит прислать пушки для осады; ему их посылают; но он уже утверждает, что они бесполезны; он боится грузин, армян, он боится всего, полностью отчаявшись, ожидая падения дисциплины в армии.
Бедный Паскевич ничем не может помочь, находясь около начальника, который привлек на свою сторону крикунов ценой ослабления всех военных требований. Вот вам великий патриот, который считал Барклая, Витгенштейна и всех, у кого нет московского имени, недостойными чести носить русское имя; вот его истинная ценность! ( фр.)
Оторвавшись от фонфоковских размышлений, Бенкендорф посмотрел на замершего перед ним Ордынского, которого недавно взял в секретари. Он хотел перевести из первой кирасирской дивизии прежнего адъютанта поручика графа Петра Голенищева-Кутузова-Толстого, но тот неожиданно отказался, крепко разочаровав тем начальника. Между ними произошел несколько месяцев назад диалог, одну из фраз которого император взял на вооружение и часто повторял неугодным
Едва молодой поручик явился к Бенкендорфу с докладом о выполненном поручении, он был встречен словами:
— Здравствуйте, господин жандармский офицер!
Поручик ответил:
— Здравствуйте, ваше превосходительство! Но на мне пока мундир кавалергарда!
— Я сам буду носить этот мундир и хочу, чтобы и вы его носили!
— Ваша слава уже известна всей России, и вы можете восстановить и облагородить этот мундир в глазах нации. Мне же, в мои лета и в моем чине, невозможно начать военную карьеру жандармом.
— Итак, мы расстаемся, — с обидой сказал Бенкендорф.
Сейчас он присматривался к инженеру и композитору ротмистру Алексею Львову, который ему понравился и мог бы исполнять обязанности адъютанта превосходно. Вдобавок ротмистр обладал каллиграфическим почерком.
Поблескивая глазами от усердия и возбуждения, Ордынский сообщил:
— Пушкина привезли, ваше превосходительство.
— Он приехал по приглашению императора сам — лишь в сопровождении конвойного офицера.
Учить их надо — бестолковых! Не чувствуют, куда ветер дует. Бенкендорф подошел к окну, но увидел вдали карету без Пушкина. Вельш стоял у дверцы. Беседа императора с Пушкиным осталась никому не известной.
Поэт молчал, считая — и справедливо — неловким передоверять близким слова и мысли императора.
— Мне он любопытен, Бенкендорф, — сказал назавтра император.
— Будут ли какие-нибудь распоряжения относительно Пушкина, ваше величество?
— Я хочу основательней познакомиться с его сочинениями. Велите сделать выдержку кому-нибудь верному, чтобы она потом не распространялась.
Позже он напомнит Бенкендорфу об этой выдержке и, получив, зачитается.
— Во время занимательной беседы с Пушкиным я решил принять на себя обязанности его цензора, избавив от общего порядка представления авторских произведений в цензуру. Полагаю, это разумный выход.
— Подобной милости не получал никто в России, государь!
— Ты побеседуй с ним тет-а-тет — услышишь много интересного.
— Если это не приказ, ваше величество, то увольте. Я равнодушен к такого рода поэзии. Для меня образец Гёте, а из наших Василий Андреевич Жуковский. Я несколько раз посещал Гёте в Веймаре, если не ошибаюсь, то в пятнадцатом, семнадцатом и двадцать третьем годах. Тамошний канцлер фон Мюллер был другом детства моего младшего брата Константина. Они до сих пор сохранили между собой тесные отношения.
— По-моему, в двадцать третьем году ты не ездил в Веймар. Что у тебя с памятью?
— Я отлично все помню. На пороге его дома выложено «Salve» [65] , как в Помпее. Бюсты Шиллера и Гердера. Кажется, слепок гипсовой статуи Юпитера, привезенной из Рима. Гёте для меня олицетворяет поэзию и для вашей матушки тоже.
— Ну, оставим все это, любезный Бенкендорф. Ты служишь мне и России. Попробуем обратить этого талантливого человека в истинную веру, отучим от атеизма и направим перо на пользу обществу. И если он будет нуждаться в послаблениях — я готов. Советую: подружись с ним.
65
Здравствуй ( лат.).
— Ваша воля, ваше величество, для меня закон.
Без всякой охоты, однако тщательно, Бенкендорф принялся собирать сведения о Пушкине и выяснил прежде с удивлением о конфликте между отцом Сергеем Львовичем, с которым был знаком в павловские времена, и сыном-поэтом, который произвел сильное впечатление на государя. Но как с ним сблизиться? Старик, конечно, откликнется сразу, но сынок, очевидно, не из сговорчивых. Знает ли он о моей дружбе с Воронцовым? Знает, не может не знать. Но не слишком ли много внимания уделяется Пушкину? Не возгордится ли он? Не потребует ли для себя особых прав? Сладостно без посредников напрямую беседовать с царями.