Берег динозавров [Империум. Берег динозавров. Всемирный пройдоха]
Шрифт:
О’Лири быстро взбежал по ступеням террасы и через высокие двери вошел в увешанный зеркалами зал. На мраморном полу лежал толстый слой пыли. Его шаги отдавались глухим эхом, когда он быстро пересек зал и распахнул двери в караульню. Кроме затхлого запаха плесени, в ней ничего не было.
Вернувшись обратно в коридор, Лафайет закричал. Он открывал двери, заглядывал в пустые комнаты.
Потом он остановился, склонил голову набок, прислушался — но услышал лишь отдаленный крик какой-то птицы.
— Это нелепо, — услышал он собственный голос, пытаясь побороть тошнотворное чувство в желудке. —
Он пошел вверх по лестнице, перепрыгнул сразу через три ступеньки. Ковров в верхних коридорах не было, картины придворных прошлых лет тоже были сняты со стен. Он распахнул двери в свою комнату и уставился на голый пол и окна без портьер.
— Великий боже, меня обчистили! — воскликнул он.
Повернувшись к платяному шкафу, он чуть не разбил себе нос об стену. Шкафа не было, а стена была на двенадцать футов ближе, чем ей полагалось быть.
— Дафна! — взвыл он и кинулся в зал.
Зал был явно меньше, чем раньше, а потолок значительно ниже. И было темно — половины окон вообще не было. На его крик в полной пустоте откликалось только эхо. Никто не отвечал.
— Никодеус! — громко сказал он. — Мне надо позвонить Никодеусу в Централь. Он знает, что надо делать…
Лафайет кинулся к двери в башню, помчался по узкой винтовой каменной лестнице к бывшей лаборатории Придворного Мага. Никодеуса, конечно, там давно не было — он был отозван Централью для выполнения своих обязанностей в каком-то другом месте, но телефон все еще был там, запертый в стенной шкаф, если только он успеет добежать туда прежде… прежде…
О’Лири поспешно выкинул эту мысль из головы. Он даже представить не хотел, что сейф может оказаться пустым.
Тяжело дыша, он добежал до верхней площадки лестницы и ворвался в узкую комнату с гранитными стенами. Здесь стояли рабочие скамьи, полки с чучелами сов, будильниками, бутылками, обрывками проволоки, какими-то странными конструкциями на меди и хрусталя. С высокого потолка в паутине свисал позолоченный скелет, теперь весь в пыли, а перед ним находилась длинная черная панель с циферблатами и счетчиками, теперь тоже молчаливая и неподвижная. Лафайет повернулся к запертому сейфу рядом с дверью. Дрожащими пальцами достал он маленький золотой ключик, сунул его в замочную скважину, задержав дыхание, открыл дверцу. С глубоким вздохом облегчения он схватился за старинный, с бронзовой отделкой телефон. Слабо, еле слышно, до него донесся гудок.
О’Лири облизнул пересохшие губы, сосредоточенно нахмурившись.
— Девять, пять, три, четыре, девять, ноль, ноль, два, один, один, — набрал он, произнося каждую цифру вслух.
В трубке потрескивало. Лафайет почувствовал, что пол под его ногами зашевелился. Он поглядел вниз: грубые каменные плиты исчезли и вместо них появились не менее грубые окрашенные деревянные доски.
— Звони же, черт тебя побери! — простонал он.
Он затряс телефон и был вознагражден мягкими звоночками.
— Ответьте хоть кто-нибудь! — взвыл он. — Вы моя единственная, последняя надежда!
Струя прохладного воздуха взлохматила его волосы. Он вздрогнул и увидел, что находится в комнате без потолка, в которой не было ничего,
Что-то дернуло его за руку, и телефон сейчас стоял на конструкции, напоминающей крыло ветряной мельницы, на вершине которой, казалось, сидел он сам. Схватившись изо всех сил за балку, в то время, как эта странная конструкция раскачивалась под порывами ледяного ветра, скрипя от натуги, он посмотрел вниз, на то, что с первого взгляда казалось помойкой.
— Централь! — завопил он придушенным голосом, как будто чья-то рука внезапно что было силы сжала его горло. — Вы не можете взять и вот так бросить меня здесь!
Он изо всех сил затряс телефон. Ничего не произошло.
После очередных трех безуспешных попыток он повесил трубку с такой осторожностью, словно она была сделана из яичной скорлупы.
Вцепившись в мельничное крыло, он уставился на окружающий его пейзаж: покрытый кустарником склон холма, спускающийся к полуразрушенному городу, примерно в четверти мили от того места, где он находился — какие-то странные жалкие строения вокруг озера. Топография, заметил он, была такой же, как и в Артезии — и, уж если на то пошло, такой, как и в Колби Корнерс — но исчезли башни, исчезли аллеи и парки, как будто их и не было вовсе.
— Исчезли… — прошептал он. — Все, на что я жаловался…
Он замолчал и сглотнул слюну.
— И все, на что я не жаловался, заодно. Дафна, наши комнаты, дворец… а ведь я уже почти пошел обедать.
При этой мысли что-то резко кольнуло его чуть ниже средней пуговицы той самой прекрасно сшитой куртки, которую он натянул всего часом раньше. Он задрожал. Становилось холодно, опускалась ночь. Первым делом надо было как-то умудриться спуститься на землю, а потом…
Его оцепенелый мозг не желал развивать эту мысль дальше.
— Прежде всего надо заняться первоочередной задачей, — сказал он себе, — а позже я подумаю, что же делать дальше.
Он попытался опустить ногу на деревянный выступ внизу.
Выступ казался непрочным, колени — какими-то слабыми. Грубое дерево ободрало ему руки.
Когда он начал потихоньку спускаться, вся конструкция как-то осела под ним, тревожно заскрипев; несмотря на холодный ветер, его лоб стал потным. Да, несомненно, легкая жизнь не пошла ему на пользу.
Прошли те дни, когда он мог подниматься на заре, завтракать сардинами, работать в запарке целый день, обедать сардинами и все еще быть в состоянии вечерами экспериментировать с пластиками и пенициллиновыми культурами.
Как только он выберется из этого дурацкого положения — если он когда-нибудь из него выберется — ему придется серьезно подумать о физических упражнениях: долгих прогулках, йоге, карате, джиу-джитсу и жесткой высококалорийной диете.
Звонок телефона был как звяканье, почти неслышное на открытом воздухе. Лафайет замер, слыша его эхо в своем мозгу, соображая, вообразил ли он его себе или это просто далекий звон колокола в деревне, или колокольчик коровы, если в этой местности были такие животные, как коровы, и если они носили колокольчики.