Берег и море

nastiel

Жить было тяжело и невыносимо, но умирать оказалось ещё больнее.

— Прости… меня, — выдавливаю я и тут же захожусь в кашле.

Лёгким больше нет места в грудной клетке — теперь они хотят выбраться наружу. Я снова совершаю попытку вытащить стрелу из груди, но теперь рука просто меня не слушается: лежит на земле, раскинувшись, словно крыло, и совершенно не хочет помогать.

Где-то далеко кто-то истошно вопит. Я хочу было спросить, но ловлю себя на том, что это мой рот открыт и кричу тоже я, просто голос совершенно не похож на тот, что привыкла

слышать.

Совсем рядом, буквально над ухом, хрустят ветки. Пытаюсь повернуть голову, но мне говорят не двигаться.

— Душа моя, только глаза не закрывай, ладно?

Это Киллиан. Его голос умирающий мозг умудряется исказить до неузнаваемости, но мне помогает запах рома и осторожный поцелуй мягких и горячих губ, который он оставляет между моими бровями.

После того, как Таран дал мне понять, что между нами не может ничего быть, я решила, что любовь не для меня; когда смотрела на Прекрасных, то думала, что бесполезнее истинной любви ничего и быть не может; когда видела, как они с заботой обнимают Эмму, считала, что родительская любовь для тех, кто слишком слаб, чтобы самому позаботиться о себе.

Но после встречи с Киллианом я поняла, что взаимопонимание и ощущение нужности кому-то бывает гораздо нежнее любви, а после того, как по-настоящему обрела маму — что нет ничего сильнее любви родителя к ребёнку.

Словно щелчок переключателя, в голове рождается одна-единственная мысль — нет, я не хочу умирать! Вот только, кажется, уже слишком поздно.

— Мам? — зову я, точнее, пытаюсь — губы почему-то шевелятся еле-еле.

— Я здесь, родная.

Реджина плачет. Я слышу это, чувствую даже теперь, когда едва могу держать глаза хотя бы полуоткрытыми.

— У злодеев никогда не бывает счастливых концов…

— Только ты не злодей, Лу.

— Я знаю, — перехожу на шёпот. — Теперь знаю… И ты тоже. Просто над счастливыми эпилогами нужно чуть дольше… работать. И ты на правильном пути.

— Что же я за герой… что за мать, если позволила собственному ребёнку умереть? Я же обещала больше никогда не переставать сражаться за тебя!

У меня печёт глаза, словно плачу я, а не Реджина.

— И не надо, — подбадриваю её я. Разве кто-то в этом — или любом другом — мире может исцелять смертельные раны? Не думаю. Но всё же произношу: — Я верю в тебя. Ты что-нибудь придумаешь.

Собираю последние силы и распахиваю глаза максимально широко. Мой голос становится едва слышимым:

— А ты… — я пытаюсь приподнять руку, чтобы схватить Киллиана за воротник рубашки. Наверное, он видит, что у меня не получится, потому что успевает перехватить мои пальцы и прижать к своим губам, и на миг я забываю, что именно хотела сказать. — Я готова была возненавидеть весь мир, но ты что-то изменил во мне, и я… научилась принимать его. И себя тоже… Спасибо.

— Надеюсь, это не прощальная речь, красавица, потому что я не собираюсь отпускать тебя. — Цинковая тяжесть век заставляет меня закрыть глаза. Не знаю, видят ли это Реджина и Киллиан, но я улыбаюсь. — Я верну тебя любой ценой из любого из миров, потому

что, чёрт возьми, так и должно быть.

Что-то влажное падает мне на щёки, и когда скатывается к губам, я ощущаю соль. Слёзы.

А затем всё вдруг становится таким незначительным и далёким, а разум погружается в темноту.

Комментарий к 11

Поверить в счастливый конец или скинуть автора в бассейн со змеями можно тут http://vk.com/ughnastiel

========== 12 ==========

Ты — единственное море, в котором мой инстинкт самосохранения равен нулю.

И когда я в тебе тону, то с улыбкой иду ко дну.

Я открываю глаза и первое, что вижу — ничего. Точнее, темноту. Что-то покрывает моё лицо, и от мысли, что это может быть крышка гроба, бросает в холодный пот.

Меня что, похоронили живой?

Но я вытягиваю руку и приподнимаю что-то мягкое и воздушное. Одеяло. Одним резким движением скидываю его с себя, и в глаза тут же ударяет яркий солнечный свет. Я в большом… нет, в огромном помещении с каменными стенами и широким дверным проёмом, ведущим на балкон. Всё это едва ли тянет на комнату в квартире или даже на загородный дом. Первое, что приходит в голову — замок, — но я тут же отгоняю эту мысль, потому что в Сторибруке отродясь замков не было.

Опускаю ноги на пол. Голые ступни приятно тонут в мягком ворсе светло-зелёного ковролина, постеленного вокруг кровати. К слову о кровати — она явно больше, чем двуспальная, и на ней столько пёстрых подушек, что начинает рядить в глазах.

Встаю и сразу направляюсь к зеркалу, размером с половину шкафа, стоящего рядом. Таких больших и красивых шкафов я в жизни не видела: выполненный из нескольких видов дерева, он демонстрирует мне небольшие пейзажи с морскими долинами и резными птицами на своих дверцах. Не могу удержаться и касаюсь пальцами небольшого кораблика, бороздящего одну из нарисованных волн.

В груди неприятно колет, когда поток ассоциаций «море», «корабль», «путешествие» сразу же приводит меня к Киллиану. Если я умерла — а это так и есть — то наверняка сейчас в раю. В каком-то замке или месте, удивительно похожем на него, где будут лишь призраки моих близких людей, которых я больше никогда не увижу. И Киллиан Джонс — капитан «Весёлого Роджера» — тоже в их числе.

Я касаюсь пальцами переносицы, на мгновение прикрывая глаза, чтобы прийти в себя и перестать хандрить, а затем наконец останавливаюсь вплотную перед зеркалом.

Оттуда на меня смотрит Лу — та самая, какой я себя и запомнила, разве что теперь волосы ещё длиннее и доходят аж до самого копчика, а из одежды на мне мягкая хлопковая сорочка в пол с прозрачными короткими рукавами и рюшами по подолу.

Мысли о том, что я в раю, теперь кажутся полнейшей чушью. Я уверена, люди там должны выглядеть словно ангелы, но лично я совершенно не изменилась: всё тот же колтун из волос на голове, синяки под глазами, обозначающие, похоже, не одну ночь, проведённую без сна, отметина от подушки на щеке размером с кулак, и даже новый тонкий шрам на подбородке появился!