Берега Ахерона
Шрифт:
— Эфенди! — закричал из-под стойки хозяин, — Ночью я выведу вас из города!
Дроздов двумя лихими ударами сбил засов вместе с замком, но дверь не открывалась даже после удара ногой.
— Шайтаны! — донеслось из-под стойки.
Морозов выстрелом из револьвера погасил причитания, переведя их в едва слышный шепот. Александр разнес дверь в щепки и выбежал на улицу. За соседним домом рванула ручная бомба, а пулеметная очередь подавила жалкие попытки сопротивления местной полиции. Возле духана тоже стреляли. Хозяин заведения валялся у входа, сжимая в руке допотопную дедовскую саблю.
Французы забаррикадировались в духане и, ругаясь
— Мы в цейтноте, Саша, — прошептал Морозов, — Для людей колья готовят! Средневековье какое-то.
— Предлагаешь составить лягушатникам компанию? — ухмыльнулся подполковник, — Кому суждено сидеть на колу, тот не будет расстрелян!
— Циник, — буркнул Андрей, — Спасем? Духан скоро обвалится к чертям собачьим!
— Твои два справа! — приказал Дроздов, — Я займусь землекопной командой!
Выстрелы в спину привели разбойников в полное замешательство, когда пятеро рухнули на землю и отправились в Рай или к шайтану шайтанов, но то уже забота Аллаха. Остальные принялись палить по укрытию врангелевцев, подставили спину французам и поплатились за невнимательность. Французы выбежали из горящего духана. С минуту откашливались, протирали слезившиеся от дыма глаза, сбивали огонь с одежды и призывали на помощь Святого Дениса. Бандиты потянулись за оружием, но Дроздов хладнокровно пристрелил пленных и мрачно кивнул на столбы.
— Мсье! Если не хотите сидеть на этих колышках, то уходите по тропе за духаном.
Французы испуганно переглянулись и торопливо убежали на задний двор. На этот раз тропа охранялась пулеметным расчетом во главе с сержантом. «Американцы» мрачно показали отмеченные пропуска и, не дожидаясь каких-либо возражений, направились к маяку. В наступавших сумерках строение напоминало рукоять гигантского меча, пробившего каменную плоть по самый эфес, и теперь только камни сверкали в навершии новоявленного Эскалибура.
— На площадке маяка кто-то есть! — сообщил Морозов, — Сигналы кемалистам наверное!
— Спятил? У Кемаля нет флота, арестован союзничками. Ну, сигналы! И хрен с ними!
Часового возле башни не оказалось, а массивная дверь слетела с петель и лежала на земле, словно щит легионера-великана. Из проема разило горячей гнилью, которая растеклась по стенам ржавыми потеками, сочившимися фиолетовым сиянием.
— Ни хрена себе? — удивился Дроздов, — Это все от паскудного бренди! Что скажешь, приват-чернокнижник?
— У доктора Энкосса о таком не упоминается, — огрызнулся Морозов, — Разве что у Аполлония Тианского…
— Хватит! — перебил друга Александр, — Понюхай эту гадость, полижи, превратись в козленочка, но не будь ослом!
— Пей и молчи! — прошипел экс приват-доцент и протянул бутылку виски, — Закуска в моем вещмешке!
Андрей отдал револьвер, забрал кирку и опасливо подошел к дверному проему. Взглянул вверх и остановился, снова увидев мерцающий огонек, несильно так мерцавший, словно для избранных.
И сколько тут стоять? Смелее капитан, смелее! Одевай перстень для самоуспокоения и кинжальчик в зубах совсем не помешает, на всякий случай. Андрей опасливо переступил порог и отметил, что ржавые пятна исчезли. Темнота над колодцем недовольно сгустилась и потянула лохматые щупальца к лицу смельчака, посмевшего потревожить проклятие гераклеотов, презревших олимпийское сонмище богов.
— Омниа Дий, Ган, Алион, Партенон…, - скорее подумал, чем сказал Андрей.
Ответом был мерзенький смешок, и к лязгающему присоединился шуршащий страж. Он тихо скребся внизу, опутывал тело холодной липкой лентой, фамильярно ласкал ноги, заставлял цепенеть мышцы. С трудом, разжав ладонь, Андрей потянулся к рукояти кинжала и вскрикнул от боли. Старинное серебро горело огнем, жгло пальцы, разжижало кровь. Удар в пустоту и Шуршащий взвыл, ослабил хватку, забился в конвульсиях, шипя, словно сотня гадов. Еще удар и сталь словно закричала от боли, а затем разлетелась на сотни осколков. Лязгающий настойчиво зазвенел камнем, словно нож точил, тщательно выводя режущую кромку лезвия, цокал языком, предвкушая удовольствие, и мурлыкал песенку без слов.
Андрей потянулся за киркой, но рукоять рассыпалась в прах, едва пальцы коснулись дерева. Страж перестал точить, нечленораздельно буркнул и снова зашуршал бруском. Нетерпеливый народ эти герои! Вечно хотят всего и сразу. Если надо лязгать, то не от безделья, а ради высокого искусства. Попробуйте с первого раза отрубить голову затупленным оружием! Не так просто дарить смерть, каждому свою, персональную и в высшей степени, неповторимую.
Хайре Партенон! — прохрипел Морозов, — Заклинаю…
Никакого уважения к старости. Пожалуй, еще парочка заусениц и можно заклинать сколько душе угодно, но там, за Стиксом. Совсем не дают работать! Пора исчезать, а то хуже будет!
— Заклинаю деянием Гелиоса: Тонкий легчайший огонь, взлетел к небесам и Низошел на землю, единенье свершая времен. И слава Вселенская в дланях твоих разрывает, Мрак, что бежит в подземелья Аида навеки.Тень над колодцем растворилась в теплом сиянии, сочившемся сквозь камни, вместе со щупальцами. Едва слышный древнегреческий гимн настраивал на торжественный лад и десяток ступеней оказался дорогой, которую охраняли два скелета в изодранной форме. Сокровищ Язона захотелось господам французам, и поплатились за жадность, ибо даже ушедшие боги остаются богами. Пролом в полу темнел рваными краями, словно оскаленная пасть Эрихтония и рожденный землей улыбался, пока не окаменел от старости. Из темноты повеяло теплой гнилью, и Андрей недовольно скривился, словно ему предстояло залезть в полуразложившееся нутро и ковыряться там ради сомнительного удовольствия узнать причину несварения желудка. Достал свечу, чиркнул спичкой и, споткнувшись у входа о трубу, вошел в пещеру. Дрожащий огонек выхватывал камни под ногами, приветствовал безумной пляской теней, а едва слышная флейта играла на нервах до гусиной кожи, до скрипа в зубах, до боли в сердце. Под ногами захрустело, и тошнота подступила к горлу, когда Андрей понял, что топчется на полуистлевших костях последнего жреца Гераклеи. Петля в полтора десятка веков замкнулась в каменной пасти, пожравшей старого иерофанта.