Берега Ахерона
Шрифт:
— Дрозды улетели на юг, — отдышавшись, сообщил подполковник.
— Зимой улетели, весной летят обратно, — ответил шкипер и зевнул, — Еще не осень! Пока бедный Никанор ждал этих дроздов, крысы в трюме совсем отощали и почти сгрызли шпангоуты.
Грек говорил по-русски с сильным акцентом, но вполне разборчиво.
— Кали мера! — продолжил Никанор, — Это вам!
Два серых конверта успокоили вечно подозрительного Дроздова, а пиала с чаем и вовсе развеяла остатки сомнений.
— Нас предупредил господин Пташников, но из-за большевичков… Несколько заждались, — вздохнул Морозов, — Офицер
Никанор озабоченно покачал головой, неторопливо разжег погасшую трубку и набожно перекрестился.
— Третий день в Зонгулдаке и кроме груза вина на судне никого не было, хвост катрана мне в глотку. К вечеру, перед закрытием порта идем в Варну!
Морозов не стал возражать, лишь достал папиросину и без наслаждения закурил, чтобы убить время. Дроздов молча изучал послание, нервно сопел и периодически чесал затылок.
— Все правильно! — вздохнул Александр, — Господин Пташников абсолютно прав: будем доставать правое ухо левой пяткой. Цирк! Крокодил кусающий свой хвост! Смертельный номер!
Никанор продолжал сосредоточенно курить, развлекаясь кольцами дыма, которые пускал действительно мастерски.
— Э-э, уважаемый! — обратился Морозов к шкиперу, — Мы так и будем сидеть на палубе?
— Свежий воздух еще никому не вредил и потом, моя шхуна возит товар, а не пассажиров, — последовал ответ, — Если поискать место… Времена сложные, торговля совсем плохая, а три потерянных дня…
— Чего эта каналья хочет? — спросил по-немецки Дроздов, — Если денег — дай в морду!
— По-моему он требует платы за места в каюте.
Дроздов посмотрел на Никанора и улыбнулся, хищно так, но в отличии от любимых крокодилов слезы не пустил, а совершенно по-царски швырнул сотню франков к ногам вымогателя.
— Тц…Тц…Тц… Твоя мать! — начал хозяин судна, но сразу осекся увидев лица собеседников, — Якши! Вторая дверь справа от лестницы!
В каюте друзья плюхнулись в гамаки и почти сразу заснули, отключившись от всего окружающего. Мир, оставив после себя густую тьму, перестал существовать, был ничем, качавшейся на волнах пустотой, тикающим безвременьем.
Часть вторая СМОГ НАД КЛИМАТАМИ
Глава 1
«Здесь Кун, Землячка, Юра Пятаков,
Блюдя наказ вождя страны Советов,
Спасали Красный Крым от вражьих ков
Дыша свинцовой милостью декретов». [3]
Утреннее солнце осветило убогие дома городских окраин, блеснуло в крестах соборов, окрасило в розовые тона некогда фешенебельный центр города. Былой лоск почти исчез в заколоченных парадных, безграмотных надписях и сбитых, в припадке тупой ярости, имперских гербах. Морской ветерок поднимал буруны пыли, пытался сорвать прилипшую к мостовой бумагу, словно дворник, выметавший серые плевки на тротуарах. Солнце поднялось еще выше, посмотрело на вывеску бывшего «Гранд-отеля» и словно испугавшись часового, нырнуло в белоснежное облако, от греха подальше.
3
«Остров Крым» из. сб.
Здешние «товарищи» могли обвинить во всех смертных грехах и запрятать до вечера в подвал, а там… Да что там: или расстреляют или утопят, выбор невелик. С этих соратников тамбовских волков станется, особенно с Розалии Самойловны, которая третьего дня заметила вопиющую несуразность: по мнению товарища Землячки, Солнце должно светить только над страной Советов, а капитализму суждено гнить в темноте и холоде. Это юмор такой у старой марксистки, но подобные шутки вызывали лишь презрение на устах Гелиоса.
Дремавший в кресле человек очнулся, протер красные от бессонницы глаза и тупо уставился на ворох бумаг, сваленных в совершеннейшем беспорядке не только на столе, но и на стульях и даже на полу. В коридоре слышались торопливые шаги, в машбюро стучали машинки, во дворе, дополняя утреннюю какофонию, чихал «ГАЗ-А». Такое способно поднять даже мертвых. Если бы! Именно покойники то и нервировали Иосифа Фишмана, оперуполномоченного Севастопольского чека. Какую надо иметь наглость, чтобы умереть, но так и не сказать ничего о белогвардейской сволочи. Как прикажете смотреть в отечески грустные глаза товарища Пятакова? Еще повезло, что Кун и Землячка уехали в Симферополь, а то… Даже страшно подумать! В Москве недовольны работой комиссии, говорят, переусердствовали, а как тут не переусердствовать, если враг за каждым углом. Хорошо товарищу Фрунзе быть великодушным, интиллигентишка хренов, добавил работы чекистам, а теперь чекисты же и виноваты.
Фишман достал папиросину, отхлебнул холодного чая и с наслаждением закурил. Взгляд скользнул и остановился на обтрепанной папке с корявой надписью: «Дело о саботаже на судоремонтном заводе». Инженеры тоже сволочи! Воспитаем своих, а старых саботажников к стенке! Именно там место всякой интиллигентской гнили!
— Часовой! — громко позвал Фишман.
В дверь просунулось обветренное лицо мужчины лет сорока.
— Звали, Иосиф Яковлевич? Тут такая катавасья, сущая анахвема! В Арпаде опять расстреляли сельских активистов!
— Поликарпыч! Приведи эту контру, Гросснера! — зевнул Иосиф, — И попроси сообразить горячего чая, да покрепче!
Оставшись один, оперуполномоченный достал листок серой бумаги с протоколом допроса и погрузился в чтение. Контра, этот Гросснер, форменная контра, приказавшая ставить на корпуса гнилые заклепки. Хорошо, что вовремя сознательные товарищи заметили.
Дверь открылась, и Поликарпович втолкнул в кабинет маленького, сгорбленного и от того казавшегося еще меньше, человека. Гросснер уверенно поправил треснувшее пенсне и подслеповато посмотрел на следователя.
— Садитесь, Иван Леопольдович, — указал Фишман на стул, примостившийся возле окна.
— Вы так любезны, милостивый государь! Однако я уже сижу в бывшем гостиничном подвале, смею заметить.
— Здесь нет милостивых государей, гражданин Гросснер! Я тебя выведу на чистую воду, контра!
— Молодой человек, я с Вами на брудершафт не пил! О, боже! Йося, позор своих родителей! Я же тебя знаю с рождения…
— Заткнись, гад! — подпрыгнул Фишман, — Продолжим Иван Леопольдович! Рассказывай, контра, как гробил пролетарский флот!