Берега дождя: Современная поэзия латышей

Морейно Сергей

Двадцать четвертое июня

IВолнам не ведом Янов день. Рать герцогства, соленый гребень, едкий птичий говор, ай, далеко Двина с ее садами и наречьями (вниз по течению: из тех хрустальных кубков, лишь из тех хрустальных кубков!), у этих вод легко принять и потерять, шар обдуваем ветром, ну, завязь Иисуса, споро лив гребет, вопит на рейде чайка, ой, сколь древн птиц – допрежь земь создал Бог! сойтись недолго, впрочем, в бутылке бульки славные, стаканы дружат – пир в зобу; ну, момент истины здесь, в наилучшем мире.IIВолнам не ведом Янов день, наш Бог по ним не ходит (что скажет унесенный далеко судьбой и кораблями?), не зевай, шмель! жар поднимается от печек

и от свечек, от витражей, наречий, ты вправе, герцогство, и суетится шмель.

Лето святых

«Ребе в пляс, в пляс, в пляс...»

Ребе в пляс, в пляс, в пляс,Ребе раз, раз, раз.Ребе скок, скок, скок —Стар Адам, да молод Бог.Ребе каплю в оборот —Боженька, что смотришь в рот?Ребе пьет, ребе пьет —Дождь-то льет, а гром-то бьет.Уговор дороже драхм!Небо в крап – и ребе в храп.

«Как улочки забавны вновь...»

Как улочки забавны вновь,Как весел весь народец,И денежка из давних сновЗдесь прилавкам бродит.Ах, как легко на сцене тойМои сгорают свечи,И спорят с ОткровениемТам на моем наречье.Хоть просыпаясь, плачу я,Зато смеюсь во сне так,Что полны мои ящичкиПриснившихся монеток.

«Суй кутенка в корзину бабка...»

Суй кутенка в корзину бабка,Брось мусолить Коран свой, шапка!Что, какие стихи, не парься,Пенься, штоф, поросенок, жарься!Ты веревочкой мне не вейся,Вечность, прочь! Самобранка, действуй!Ну к чему тут музыка, дочка?Юбка, мнись, отодвинься, кочка!

Рассказ о Пасхе

Агнец, чаша, хлеб в вине,Им воздастся, но не мне.Здесь не кровь, а просто мед,Под окном Иуда ждет.Сыр и серп вступают в брак,Остальное сказки, брат?Чаден, сперт пасхальный дух!В третий раз кричит петух.

Белые колготки

Раз имам меня спросил, спроситвдруг иван: правда ли, что в вас Мессия,или вы – обман? Но в столбцах заплесневелыхвыдоенные кем-то пущены мы вдело. Выдуманные,что несемся в маскхалатах, как в халатном сне, Пецис,Йецис, Макс&Мориц, веселы, как снег, не на той войне мыстынем, с нами пополам сам не хочешь ли в пустыню, алейкум’-с-салам!но к твоим колготкам белым, выдуманная, карабин несу с прицелом,выдуман и я; Алла’ алим, байты биты белые во мне, с кемза Ригу будем квиты, на какой волне? что в твоем мнеделать свитке, ангел Азраил, обобрав меня до нитки,мой свинец остыл, как же быть? А веселиться,всем нам жестко стлать: «Исполать вам,виселицы!» –

«Тебе исполать!»

«Я нес глагол давно и подвернул лодыжку...»

Я нес глагол давно и подвернул лодыжку,держал я слово, но подвела одышка,как в финской бане пар, не м'oя, нёбо сушит,так мотыльков угар нем'oе небо тушит,чужой контекст кипитв пустых руках, что стигмы,грамматика вопитбез парадигмы,дрожат губенки, врут: вдруг лопнут;на камне выбит слог,Бог – вот он.

Мавр Янис

Веди слонов от Инда, прись табунами из Китая ордой, вот-вот нас одолеет Саладин, мост за мостом, за замком замок тлеют, oh pretre Jean, давай же, с полдня или полночи, форсируй Нил или Тигр и Евфрат, нас Саладин вот-вот. Ты где запропастился, Престер Джон?Умру, не увидав Господня гроба, но Акру удержу, я Акру удержу, давай же, вызволяй крест, что на моем плаще, ты где запропастился? ин шаа’а-л-ЛааИ, ты должен, Престер Джон.Нью-Йорк, и шестьдесят какой-то год. Он в лавке латыша. Впервые со смерти матери. «Янка, здравствуй! Ты где запропастился?» Он берет брошюру из Риги. Тонут страницы в длинных черных пальцах.

«Есть особый любовный час...»

Есть особый любовный час: августовская нега, маятники весны молчат перед осенним бегом, занавесившаяся голова удары усталых весел, заневестившаяся трава жар запоздалых чресел, угольки из горна к губам крон золотистых веток – послеобеденная волшба, последнее солнце лета.

Лиепая

То жмудский дождь, считаешь? И в нем закаты тают; российские льны стонут, и в них рассветы тонут; пусть улицы углов полны, в конце увидим волны, с лесами мачт над головой, мы – воробьи на мостовой, мы друг для друга пища, один другого ищем.

Поле Оярса Вациетиса

День Яна, о: как хлещет дождь, как губы липнут к чаркам. А в знойном Вифлееме ночи жарки, жарки, жарки. Кого-то вверх, кого-то вниз – что движет нами? Дух же! Сияют на небе огни, что видишь там – звезду же. Твой пласт не перепахан, нет – хоть близок, не укушен. И топью цепкою след в след бредут, стеная, души.

Янис Рокпелнис

Janis Rokpelnis

(p. 1945)

Сорок пять лет назад сборником «Звезда, тень птицы и другие стихотворения» буквально взорвал традицию и канон, после чего к местной системе стихосложения оказалось возможным адаптировать все, что угодно.

А пятнадцать лет назад я назвал Ояра Вациетиса понимателем, Берзиньша – историком и Яниса – музыкантом. Сегодня, как ни пошло это звучит, я готов именовать Рокпелниса «певцом». Арионом – в пушкинском смысле. Его необычайно жесткий, жёлчно искрящийся от собственной сухости слог делается вдруг мягким и грациозным, без капли влажной податливости и надрывно-хамоватого интима, то иронично, то литургично певучим.

У моря

конец, начало – раковины створкинам нужно выжить между двух огнейне думая про жемчуг; в нашем мореон, знаешь, не растет; зато янтарьне сын морской, но мокнущее времяползет, ломая сосны под собойнас осень заливает янтаремзима выкусывает равнодушной пастьюи нужно выжить между двух огнейзабыть про жемчуг; борозду своюмеж двух захлопнувшихся створок протянутьне янтарем, не жемчугом – землею