Великолепный поэт, уникальный, как Алмаз раджи. Сгусток вербальной энергии, кристаллически самодостаточен и – даже когда не слишком жантильно огранен – чист и первозданен. Если бы он писал на языке, который понимают не полтора миллиона человек, а хоть на полпорядка больше, его известность была бы европейской. Третий брат в обойме Берзиньш-Рокпелнис-Кунносс. Идеально подходил на рольхранителя-домового в почти, по балтийским понятиям, мегаполисе – и на отдаленном хуторе. Совершенный лингвистический слух позволял смешивать английскую лексику с русским матом, чистый лиризм с детальным повествованием.
Песня большой Латгальской дороги
там лето все в репейнике с дорогами молочнымив пузатых жбанах пенится и нам усы щекочетвплетает ленты в волосы распятьям панских вотчинвздыхает на три голоса и о душе хлопочетцыганской скачет бричкою звенит ключом лабазникав Прейли едет в Резекне на ярмарки и праздникиморгает старый чертов черт играет кнутовищеммол в Силаянях вам почет а здесь ты
как посвищешьпослушай эй я твой свояк ах как горят глазищатри головы смотри чудак и вон еще почищено лето красное само на жеребце проказникепускает рысью в Даугавпилс на ярмарки и праздникизамурзанные мордочки блестят коленки голыеи хочется и колется мы пешие вы конныеа под землею бродит сок колосьям кружит головыи осень тащит туесок колоды краски полныевезет дожди за пазухой бегут лошадки в яблокахв Лудзу едет в Краславу на праздники и ярмарки
Контрабанда
* * *
это не Висагалс. Еще только Висикумсэстляндский ветер во лбу, и у всех пятерых жеребцов звездаошиваясь у винокурни, спрашивал, спрашивал, спрашивало хозяевах здешних мест (упомянуты в летописи), королях контрабандыкороли: гнали плоты и стада кнутами, шестами, весламиберестяную дуду к губам – аж на Толобском озере слышночто до Риги и Пскова, то «пошлиFна» всегда наготовепривыкли к иным путям, срезая угол покручеу эстов лен в цене, спирт, почитай, что даромотрыжка с похмелья будит ИльюFпророкау колесницы его, глянь, колесо отвалилось – вот она, контрабанда!падает на границе – половина эстам, другая леттамв реку катится. Сбегает река с горы жемчужиной – и тут катарсисСарканите, Акавиня и Виргулите, зернистые спины форелейвенец короля контрабанды потокуносит. В следующий раз Висагалс: глазаFозера, могилы и Айвиексте
* * *
Лаптава. Вслушайся в имя: Лаптава…Как лопата в руках землекопа, мужицкая лапа, как рыжее лыко на лапти,как… черт знает что.Здесь муж жил, славнейший из всех,что водили плоты по Педедзе, Болупе, всей плотогонной дружины.Им и нынче стращают детей, шепчут вечером сказки.Очка из Лаптавы, картежник, пройдоха,чей папашка рожден был весной на плоту очкиной бабкой,кончиком ногтя подчищал плотогонов последние латытак, что многие шли потом без сапог от корчмы до дому.Лошадиные дуги, полозья саней, колес тележных ободьяОчка гнул на пяти распялках, вон лез из кожи, в ржавом поту купался.И вот уж лет пять или десять, как он на новых угодьях,у вечных источников, с острогою в рыбьей стае, небось не попался.Должно быть, спустил уже ключ от ворот Петра-бедолаги, крылья ангелов,пропил, должно быть, у чертовой бабки последнюю щепку,вот и замерз, плюется Очка, дрожит в пыли на дороге,того и гляди, встрепенется, как ворон, вернется обратно на землю,туда, где древнее Очеле топорщит, как зубья пил, свои крыши,и где имена волхвов мелом на каждой двери, пусть помнят,кожи киснущей смрад, распаренных дуба и вяза запах,и музыкантов окрестных звуки, что твой туман, наплывают.Да, водился с крустпилской шпаной, в корчме базарил,бревна багром тибрил с прибрежных складов,промокший насквозь, вшей выбирал из-за ворота, вечно жаждал,и, перелистывая страницы, заскорузлый палец слюнявил,повторял тихо: Лаптава, Лаптава…
Путь масла. Пятьдесят лет назад
до света на рынокв набитой горбом телегезвенеть туесками, горшкамибочонками, крынками, банкамисвой подымать достатокцепляя взглядом как спицейсвой путь от синего лесак ячменным граненым колосьямно корни столетних сосенкак змеи, в сумраке вьютсягремит, спотыкаясь, телегаи сливки становятся масломот прибыли пшик лишь тольколошадка рабочая в мылеи ты на Гулбенском рынкесадишься, приятель, в лужупуть этот слишком ухабисти вот, поплевав на ладонихозяин подрубит корнии срежет крупные кочкиспугнет воронью семейкуи сгонит с дерева дятлаа раз привезет из Гулбенедобро и четыре молитвыкогда земля набухаети вязнут в лугах колесатак вот, весной этот путьзовут еще по-другомусначала хлебным путеммуки ни ложки, а листьяклена в печи от позораскручиваются и тлеюти только потом путь маслапоскольку в Гулбене славныйспрос, и склоняют имярубившего корни-крючьяи
конь не трясет мосламиа шагом и медленной рысьюкогда уже поздно молитьсяи на пути к погосту
Курземский берег
Якоб усталый рассвистал свои лодки по светумедь столетий горчит в кисетах пора и подымитьсвить лоскутик того табачка снять стружечку этогояблочка выцепить какого-нить под дверьмино Дарте неймется мозоли да зуд постигличто кара небесная пальцы гребут по рядамднем базарныма в деснах беззубых что в тиглеплавится стран заморских звонкая даньтих Иов после фильтрациимается человечевидно в башке этой что-нибудь стало дугойвдеть бы бычье кольцо в ноздрю да коромысла на плечивздетьпусть миры кружась не лезут один на другойкак там наш Янкеле обрящет свои горизонтына крылышках тех восковых белым соколом вследслепящему ветруслепому от ярости солнцуно взгляд исподлобьямолочно-сед
«Забыть о курземском сплине...»
забыть о курземском сплине о Земгале своенравнойкрепленых портовых винах крапиве кусавшей ногизаехать за Балвы в чащу и сделаться месяцем славноили пыхтеть и дуться кипящим котлом на треногесанями полными скрипа проехать вспученным лугомстать лошадиным бегом на пасеке вдоль опушкикогда дороги под снегом а с мая солнце по кругугде пчелы требуют выкуп когда кукует кукушкагде горла коса не щекочет притом стена за спиноюни места ни срока точно туман нависает стеноюправый берег в осоке стена за спиною
Гербовое стихотворение
Ояру Вациетису
Один разорившийся аристократс лицом напоминающим морду шпицапродавал в коробках изFпод монпансьевинных улиток на базарчике в Торнякалнсепреимущественно гостям столицыи свой небольшой доходкопейки что бились в карманах как мышки в пастион честно нес в свой холостяцкий home и грустили делил на три равные частипервую треть он посвящал винукоторое красной струей лилось горяча желудок и глоткувторую треть выбрасывал в Марупе и сплевывал через плечонадеясь вернуться к своим коробкама третья часть что делать с ней он не зналон думал заказать свой родовой гербприбить над маркизойи так привлекать клиентовта третья часть что делать с ней он не зналхоть она и росла не отходя от кассыуже скопился приличный гербовый капитали он отдал все на будущий мостчто должен вести через Торнякалнс к Юрмальской трассетеперь аристократа нетулитки плодятся в дворцовых парках и Бог с нимиисчез и базарчик воздух от нашествия автоулиток пухнетно если в каждую опору моста не вмуруют герббоюсь он рухнет
Танцы по средам и субботам
Что делать? Снег, слякоть, дождик, бодяга,горблюсь, как чага, как береста сырая;чих, кашель, и с чесночком-трудягойвнезапный привет из Болдераи.Автобус? Точно, бежит, погода проклятая косит,ветер точит, режет; на деснах тянучка преет,болтается флаг, фонарь, прицеп на колесах,пират с дешевой обложки (подвязан к рее).Сезонный жду пароходик. С лесоповаларев сирен – фейрам! – и часы обмирают.Сезон отменяется. Но из объятий причалавыскальзывает маршрутка Волери-Сурабайя.Но стоп! Прачкам сказать «Бог в помощь» там, у сарая.Кто их нарисует? Кто сочинит романсы?Я? Вряд ли выйдет – нужно попасть в Болдераю.Другим еще хуже – гранки, пасьянс, а в среду вечером танцы
«Как нам нравился запах бензина...»
как нам нравился запах бензиначерный кипящий асфальт в радужной масляной пленкеотблески окон в лужахпривкус олова тонкийи покупать цветы за деньги казалось – бредпорой выпадало счастье за пуговицу взять трубочистасвидетели наших встреч – жестяные навесыи у тебя на щеке в мокром туманекопоть оставила следв ночных садах мы скиталисьмесяц хранил нас надежно все двери закрытыи после гудков паровозовлишь наша усталость скажеткак прохладенобещающий все что хочешь рассвети звезды что падали в сумкуиз породы ночных фиалоки так тяжело просыпаться вновь на скамейке в паркев Золитудегде на воротах снаружи надпись «выхода нет»