Берегиня
Шрифт:
Кощей поднялся, Гавран беспокойно заёрзал и захлопал крыльями у него на плече. Двадцать этажей вниз Узник проходил обычно минут за пять-шесть, но на этот раз сбежал по лестнице гораздо быстрее. Он не привык стучаться где-нибудь в двери и сразу зашёл в Ксюшины апартаменты. Под ногами захрустели упаковки от сухих пайков, скомканная бумага, раскатились гильзы и мячики. Кощей разворошил пещеру, откинул одеяла и заглянул внутрь шалаша. На серых от грязи простынях было только свежее красное пятнышко – Зверёныш опять поранилась каким-то осколком.
– Ксения! – грозно окликнул Кощей. Тишина. Но в этой тишине Узник наконец-то разобрал шипение воды в душевой. Кощей ворвался туда и замер возле порога. Под горячими струями душа сгорбилась и дрожала
*************
Она спустилась в воду бассейна, но крепко держалась за поручни лесенки возле бортика. Вода вновь была сначала холодной, но потом потеплела. Ксюша окунулась пару раз с головой, а после ей захотелось отпустить поручень и немного поплавать. Ксюша оттолкнулась ногами от последней ступеньки. Ей представлялось, что вода сразу подхватит её, как венок Костромы, и понесёт по поверхности, но Ксюшу сразу потянуло ко дну, как тяжёлый мешок с мукой. Она испуганно задрыгала руками и ногами, вода залилась в рот, нос и уши. От страха Ксюша крепко зажмурилась и задержала дыхание. Так не хотелось тонуть, как в шкафу у мамы! Каждая секунда без воздуха сдавливала лёгкие и жгла горло, но продлевала ей жизнь. Когда же стало совсем невмоготу, Ксюша сделала отчаянный вдох, но вместо воды в грудь влился свежий воздух.
Она проснулась, но не на дне бассейна, а в чистой кровати. На тумбочке светился ночник, дверь в спальню слегка приоткрыта, из гостиной доносятся голоса. Голоса? Кто-то включил в Башне проигрыватель?
Нет, один голос – точно Кощея, а вот второй… Ксюша выбралась из-под одеяла, и тут её поджидал первый сюрприз: вместо обычного банного халата на голове тело, на ней была длинная ночная рубашка в мелкий цветочек, а под рубашкой трусы. Ксюша ощупала себя со всех сторон и пошлёпала к двери. Голоса продолжали бубнить, она выбралась из спальни в коридор и осторожно прокралась к гостиной. Послышался мелодичный смех. Ксюша выглянула из-за угла и увидела в гостиной Кощея, в домашних штанах и футболке, а рядом с ним за столом тётку с волосами шоколадного цвета и в тонком тёмно-красном халате. Тётка сидела не как все обычные люди сидят, а чуть вполоборота к Кощею, на краешке стула, заложив нога на ногу и покачивая домашней туфлей. Вместе с Кощеем они пили чай из больших кружек, на кухонной плите дымился чайник, плёнка с мебели содрана, все торшеры включены, под потолком крутится вентилятор, в гостиной пахнет едой вместо пыли.
Кто эта… шоколадно-красная женщина? Как она проползла в Башню? Или Ксюша не отыскала её квартиру, когда бегала по этажам?
– Знаешь, я не видела его уже… сколько? Тридцать четыре года – вот сколько! – продолжала женщина разговор с того места, на котором подошла Ксюша. – Он ушёл из семнадцатого убежища в дикари, и больше от него ни слуху, ни духу. А какой был умный мужик! Его съели, наверное. Точно съели, как только заговорил с дикарями о генетических сдвигах!
– Такого не съешь, подавишься. Он сам кого хочешь съест. Помнишь, когда на твой день рождения он высказал гипотезу абсолютного каннибализма? – Кощей как всегда избегал смотреть в глаза собеседнице.
– Не вспоминай, блевать тянет. Да и дней рождений мы сейчас не отмечаем. Глупо это как-то в Арктиде… Всё-таки я никогда не пойму, что их толкает уходить из убежищ на полевую работу? Мы в безопасности, среди своих, обеспечены на полвека вперёд. А что снаружи? – незнакомка небрежно махнула в сторону окон. – Пустошь, грязь, деградация, веруны. Нет, милые, я не из Робинзонов, и не из апостолов, чтобы тосковать по «настоящей жизни» и уходить «в люди». Мне всегда нравилось на своём месте. Не того ты человека нашёл, чтобы три дня трястись на скотовозе в Башню. И ради чего? Ты же не одну учёную степень имеешь, биолог, не мог заранее объяснить девочке, что такое менструация?
– Дело сложнее, – спрятал
– Подросток.
– Хорошо, подросток. Она ведь появилась у меня слишком внезапно. Сначала я вовсе не знал, что с ней делать.
– Отправил бы к нам, за чем дело стало?
– Собирался.
– Ну, и чего не отправил? В Арктиде уйма старых шизофреничек – на лицо тридцать лет, по паспорту сотня с хреном – залюбили бы до смерти!
– Не нашёл времени. Пока реанимировал, пока подращивал, пока решал накопившееся проблемы… потом, хлопот она не доставляет, только если заберётся куда-нибудь или заболеет. В остальном – вполне самостоятельная особа.
– Что, одиночество заело? Ягиню себе решил вырастить? – фыркнула гостья. – Знаешь, а не зря взялся! Даже когда она спит – настоящая раскрасавица! Ножки длинненькие, бровки чёрненькие. Они ведь все миленькие ангелочки, правда с зубками.
Ксюша не всё поняла, но ей стало приятно. Никогда прежде её красоту никто не оценивал! Да и сама гостья выглядела ничего себе: Ксюша бы от такого красного халата не отказалась!
– Хватит, Белла, не смешно, ни капли, – мельком посмотрел Кощей на собеседницу.
– Да, смешного тут мало, – вполне серьёзно ответила Белла. – Ты ведь тоже не Робинзон, Эдик, зачем тебе Пятница? Заперся в Башне, какие мысли у тебя в голове – никто не знает, всё исследуешь, интригуешь, сам политик, колдун; одичал, зарос как шаман, перья птичьи, вон, в волосы заплетаешь, но к людям в пустоши ни ногой. Это тебя после Максима так развезло?
– Максим умер. Давно, – мрачно сказал Кощей и потемнел, Белла задела его за больное. – Максим умер из-за людей, но и ради людей, когда пробудил в себе чувства. А мы в Арктиде что, уснули? Легко говорить: «Жизнь снаружи – сплошная тьма, деградация, настоящий мир рухнул!», а мир поднялся и ползёт – на коленях, на четвереньках, но только в Арктиде время застыло! Кто в поле работает, тот видит: старое не вернуть, но строится новое, по-особому. До Второго Мора, возьми, политики не было, грызлись между собой, каждая община сама по себе выживала, а теперь в Крае есть полисы власти, идеи, общины объединяются – вот тебе и фундамент для нового мира. Сидеть по убежищам и твердить, что всё вокруг чёрное, ничего не построишь – всё равно что как страус прятаться головой в песок.
– Выходит, я страус, по-твоему? – засмеялась Белла и спела песенку. – «Я страусё, я страусё, я робкий страусёнок!». Всё равно, зря ты меня пригласил. Из меня плохая нянька. Детей у меня своих нет и не будет, возиться с ними я не умею и не хочу. Протеомикой, знаешь ли, без меня в Арктиде никто не займётся, я последний специалист. Пригласил бы к себе какую-нибудь бабку из местных. Что у тебя по деревням мало шпионов рассажено? Взяли бы и нашли! Скоро Зима, если выпадет снег, начнутся морозы, то обратно я в тринадцатое убежище не попаду до весны. Да что там до весны, считай до самого лета! Извини, Эдик, но до лета сидеть в твоей Башне я не собираюсь. Мне тут голову, между прочим, едва не прострелили – слишком дурные воспоминания.
– Чужим нельзя в Башню. Да и в Арктиде я ни в ком настолько не уверен, как в тебе.
– О, доверие – ценю.
– Не смейся. Сколько нас осталось из тех, кто стоял у истоков Арктиды? Ты, Марина и я – вот и всё, пожалуй. Побудь с Ксенией хотя бы пару недель, – Узник впервые сосредоточил утомлённые глаза на Белле. – Меня начинают терзать лишние мысли. Знаешь, бывает, ты ошибаешься во время эксперимента, делаешь что-то неправильно, но несмотря на оплошность эксперимент развивается положительно, ошибка превращается в нестандартный подход. Когда Ксюша заболела, да ещё эти месячные проклятые… Мне нужен ещё один наблюдатель, кто сделает правильный вывод из новых данных и скорректирует ход эксперимента.