Берегите солнце
Шрифт:
Браслетов неожиданно и по-дружески обнял меня.
— А ведь сдружились мы с тобой, Ракитин! — воскликнул он, впервые переходя на «ты». — Я схожусь с людьми медленно и нелегко — сомнения грызут душу: все думается, что человек не такой, каким хочет казаться, что внутри он совсем иной… А ты такой, какой есть, без хитрой подоплеки. И знаешь, чем ты меня сразил: у тебя тоже есть жена, но ты ни слова о ней не сказал. А я распинался перед тобой — противно вспоминать…
Я прервал его:
— Не надо об этом, Николай Николаевич.
— Вполне.
— Вот и хорошо. Главное — понять друг друга и поверить.
Браслетов становился все более уверенным в своих поступках и все более чувствовал себя хозяином в батальоне. Красивое, нежных девичьих линий лицо его немного огрубело, на нем заметно проступали — как бы вновь прорезывались — волевые черты, которые безошибочно формируются опасностью.
— Прощание с Москвой не страшит, — как бы вслух подумал он, пошевелив круто изогнутой бровью. — Беспокоит другое: не вернуться бы нам в нее, пятясь задом.
Я рассмеялся:
— Откуда такие мрачные мысли, Николай Николаевич! Загадывать, что с нами будет впереди, занятие бесполезное. Уверен в одном: придется тяжело. До невозможности. А если случится полегче, то это будет для нас вроде приятного сюрприза.
Браслетов тоже рассмеялся, беспечно и как будто с облегчением.
— Ты прав. Привык я к тебе, честное слово! Как будто знаю тебя давно-давно…
— И я привык к тебе, — сказал я. — За первые наши беседы — они были резковаты большей частью по моей вине — приношу извинения. Совершенно искренне…
Браслетов отступил от меня на несколько шагов, точно испугавшись чего-то.
— Нет, нет, — запротестовал он. — Даже вспоминать об этом не надо.
— Согласен. Не будем вспоминать. Садись, обсудим положение. Необходима особая бдительность на марше: не привести бы к фронту вместо батальона роту.
— Нам опасаться нечего. Бойцы один к одному, — возразил Браслетов. Но замечание мое вселило в него невольное беспокойство. Он встал. — Пойду соберу своих ребят, проведу с ними беседу…
— Потом ты можешь навестить жену и дочку, — сказал я.
Комиссар вдруг заволновался, хотя всячески старался скрыть это волнение.
— Если не возражаешь, я схожу на часок. Извини меня…
Когда комиссар ушел, я позвонил Нине. Никто не отозвался. На душе было неспокойно, сердце болело, я просто чувствовал это физически.
За стеклянной перегородкой появился лейтенант Тропинин, сдержанный, подчеркнуто аккуратный, с четкими движениями.
— Машин на ходу оказалось три, — доложил он. — Остальные не пригодны. Бензин слили в эти три полуторки. Но шоферов только два.
— Ладно, что-нибудь придумаем, — сказал я. — Спросите, нет ли среди наших бойцов водителей. Продовольствия хватит на сколько суток?
— Думаю, суток на двое. С натяжкой, — ответил Тропинин. — Какое направление возьмем, чтобы разработать маршрут движения?
— Подольск, Серпухов,
— На какой час назначите выступление?
— На шесть часов завтра, — сказал я. — Соберите командиров взводов.
Тропинин привел лейтенанта Кащанова, лейтенанта Самерханова и младшего лейтенанта Олеховского. Они молча сели на диван, ожидая, что я им скажу.
— Ну, друзья, не надоело еще сидеть здесь? — спросил я. — Душа на фронт, к месту сражений, не просится?
Командиры заулыбались.
— На фронте холодно, товарищ капитан, сыро, — отозвался Кащанов. — А здесь тихо, тепло и сытно. Всю жизнь бы так провоевал…
— Да и весело, — сказал лейтенант Самерханов, коренастый, широкогрудый парень с черными сросшимися бровями, нависающими над глазами узкого и длинного разреза; он привлекал меня диковатым нравом с мгновенными вспышками радости или гнева.
— В каком смысле весело? — спросил я его.
— Людей интересных задерживали… Биографии интересные…
— Он главным образом девушек задерживал, — пояснил младший лейтенант Олеховский. — Или они его задерживали — не поймешь. С одной всю ночь на крыше продежурил, зажигательные бомбы тушил.
Самерханов подпрыгнул от внезапного возмущения:
— Зачем смеешься? Разве это плохо — зажигалки тушить?
— Сядь, тебя разыгрывают, — спокойно сказал Тропинин. — Тушил так тушил. Это похвально.
— А зачем так говорить? Зачем меня разыгрывать? Разве это честно?
— Успокойся, — сказал я. — Все уже позади. Прощайтесь с Москвой, с девушками, которые вас задерживали. Готовьтесь к долгой дороге, она будет нелегкой — сто с лишним километров… На транспорт не надейтесь. Обратите внимание на обувь, чтоб ни один из бойцов не стер ноги в пути. Не упускайте мелочей, которые могут превратиться в крупное бедствие.
— Будет исполнено, товарищ капитан, — сказал лейтенант Кащанов, всегда неторопливый и обстоятельный. — Бойцы знают, что им предстоит большой поход.
Отпустив командиров, я позвал за перегородку Петю Куделина.
— Я сейчас уйду, — сказал я ему. — Хочу попрощаться с матерью. Ты останешься здесь. Сиди у телефона. Если позвонит моя жена, скажи, чтоб ехала на Таганскую площадь. Я буду там. Если позвонят от майора Самарина, то позовешь лейтенанта Тропинина. Он здесь. Понял?
— Так точно, понял. — Куделин тут же сел за стол и пододвинул к себе телефонный аппарат.
Москва опустела. Точно ураган, ворвавшись в город, пронесся по улицам, по площадям и, наигравшись вдоволь, умчался, оставив на мостовых клочья газет, кучи мусора, россыпь расколотых стекол, осколки от зенитных снарядов. Лишь баррикады из мешков с песком, бетонные надолбы и стальные противотанковые ежи на городских оборонительных поясах — Садовом и Бульварном — держались прочно и, казалось, навсегда. На этих укреплениях предстояли последние бои за столицу…