Берегите солнце
Шрифт:
Я чуть отодвинул его от себя:
— На первый случай я вас предупреждаю.
— А на второй? — спросил он со скрытой издевкой, подчеркивая этим, что он не страшится на этом свете ни черта, ни дьявола.
— Там видно будет, — ответил я.
— Вы воевали… товарищ капитан?
— В данном случае это не имеет ровно никакого значения.
— Я сразу определил, что порох вы нюхали в детстве, стреляя из пугача, — сказал Чигинцев. — Вот и задаетесь. А попадете туда, откуда живыми не выходят — а если случится
— Не запою по-другому и тогда, — ответил я. Старший лейтенант со своей болтливостью надоедал. — Рота ваша готова к маршу?
— А как же, конечно! Ладно, не будем ссориться, — сказал он, широко и по-свойски улыбаясь. — Дайте закурить.
— Лейтенант Тропинин, помогите старшему лейтенанту построить роту, мы с комиссаром выйдем, проверим… Выполняйте, — сказал я Чигинцеву.
Старший лейтенант ухмыльнулся, медленна растягивая верхнюю губу и утрируя каждое движение, кинул руку к пилотке, круто и шумно повернулся. В кармане шинели что-то металлически тонко звякнуло, и меня осенила догадка. Я крикнул:
— Стойте! — Чигинцев обернулся, на лице его на мгновение появилось выражение крайнего изумления и недовольства. — Обезоружьте его.
— Что?! Меня! — Он громко засмеялся, бледно-голубые глаза с сумасшедшими точками зрачков нетрезво запрыгали. — Вы рехнулись? Да я вас всех!..
— Сдайте оружие, — повторил я.
Дрожащей рукой, путаясь в шинели, Чигинцев искал кобуру, чтобы выхватить пистолет. Тропинин предупредил его со сдержанной яростью:
— Еще одно движение — и я буду стрелять.
Увидев перед собой вооруженных Тропинина и Браслетова, Чигинцев прошептал с изумлением:
— Что вы, товарищи? Что случилось? Вы в своем уме?..
Тропинин обезоружил Чигинцева, отобранный пистолет сунул себе в карман.
— Теперь обыщите, — приказал я.
Тогда Чигинцев вскинулся, рассвирепев:
— Вы командиры или разбойники! — Большой, сильный, он отбросил от себя Браслетова и Тропинина. Но подоспевший Чертыханов, сдавив Чигинцеву сзади локти, ловко и быстро укротил его.
Тропинин из карманов шинели Чигинцева вынимал золотые безделушки: часы, портсигар, браслет, перстень…
Чигинцев побледнел, он с испугом глядел на горку желтого, сверкающего металла, казалось, искренне недоумевая, как могло все это скопиться в его карманах.
— Садитесь, — сказал я ему. Он присел к столу и рукавом отодвинул золото подальше от себя. — У кого забрали?
— Не знаю, — ответил Чигинцев. — Честное слово, не знаю.
Лейтенант Тропинин с осуждением усмехнулся ему в лицо:
— Не устоял, герой. Вот вам и чинопочитание… Оказывается, таким, как ты, палка нужна. И потяжелее…
Чигинцев пролепетал едва внятно:
— Как все это очутилось в карманах, не знаю. — Он опять с испугом
— Выходит, ребята ваши такие же, как вы, стяжатели, — заметил Браслетов. Чигинцев болезненно поморщился, но не ответил.
— Знаете, товарищ старший лейтенант, что могло с вами случиться, если бы все эти безделушки остались при вас? — сказал я. Чигинцев поднял на меня взгляд. — Вы превратились бы из боевого командира в труса или вообще дезертировали бы из армии…
— С чего вы это взяли?
— Вам нужно было бы сберечь ваши драгоценности. Да, да… Они жгли бы ваше сердце, путали мысли…
Чигинцев сидел, зажав в коленях ладони, слушал, покусывая верхнюю губу. Он, кажется, только сейчас начал осознавать, что с ним происходит.
Я повернулся к Браслетову и Тропинину.
— Что будем делать?
Комиссар нетерпеливо вскочил и заявил, как всегда в решительную минуту побледнев:
— В трибунал, товарищ капитан. Это — явное мародерство. — Он кивнул на горку золота.
Чигинцев засмеялся, как забавной шутке: сумасшедшие зрачки его накаленно и весело заблестели: он не верил, что с ним разговаривают серьезно.
— Да вы идиоты! За что в трибунал? За такую ерунду? Подумаешь, преступление!..
— Это не ерунда, — сказал Браслетов. — Вам было приказано бороться с паникерами, диверсантами, вражескими лазутчиками, а вы воспользовались своими правами и пустились в грабеж…
Чигинцев вскочил, оскорбленный:
— Я прошу выбирать выражения! Где грабеж? Какой?
— А что же это? Вы задерживали людей — пусть нарушителей порядка, даже врагов, — отбирали у них ценности и присваивали. Как это называется? Грабеж. А для грабителей одно направление — трибунал.
— Я воевал от самой границы… — заговорил Чигинцев, приближаясь к Браслетову. — Вы хоть в малой мере представляете, что это значит? Из окружения с боем выходил. Раненый был, а боя не покинул. Теперь вы меня хотите в трибунал за эти жестянки? Да пропади они пропадом! Вышвырните их на помойку!..
— А почему вы их сами не вышвырнули? — спросил Браслетов. — Почему в карманах хранили?
— А черт их знает почему. — Чигинцев провел ладонью по усталому лицу. Ну ладно, в трибунал так в трибунал. Не страшно. Пошлют в лагерь лес валить… Жаль, если расстреляют. — Он горько усмехнулся, взглянув на Браслетова. — Ну, вы, мыслитель, Спиноза! Враг у Москвы стоит, с ним сражаться надо, а меня, боевого командира, под расстрел. Анекдот военного времени!
Чигинцев знал, что такое трибунал, и я был уверен, что сейчас он, испугавшись, начнет умолять нас о пощаде. Но Чигинцев не только не упрашивал, он демонстративно осуждал нас, смотрел, весело улыбаясь, как на чудаков, совершающих нечто, противное здравому смыслу. Поведение его явно возмущало Браслетова.