Беременная для Зверя
Шрифт:
Зверь продолжает говорить. Я для него словно пустое место или домашнее животное. Он бездумно гладит меня по плечам и спине. Трогает волосы, обводит тело грязными линиями.
Зверя это будоражит. Чувствую, как ускоряется его пульс. Дыхание становится чаще. Понимаю, что это его реакция на меня.
На мою близость. Каменная и очень твёрдая реакция. Зверь толкает меня к себе. Его огромный член твёрд, как бревно. Чувствую ягодицами всю его длину. Она опаляет. Заставляет дрожать.
— Что застыла, Малая? —
— А что дальше? — спрашиваю еле слышно.
— Потом будешь вынашивать ребёнка. На улицу и нос не высунешь. Будешь под охраной, как банковский вклад.
Я оборачиваюсь. Смотрю на его лицо.
— Если я забеременею, больше ты меня не тронешь?
Зверь ухмыляется.
— Я тебя своим болтом насмерть забить могу. Если буду брать тебя с пузом, матку насквозь порву. И ребёнку будет хана. А мне нужен мой вклад. Поэтому сейчас отвали, пока я вопросы важные решаю. И рот закрой. Я не разрешал тебе его открывать.
Меня словно ветром сдувает. Краснею, как свёкла. Стыжусь своего вопроса.
Можно подумать, что я серьёзно настроена рожать для отморозка. Лежать под ним. Терпеть его прикосновения.
Всего на секунду представляю его над собой. И начинает подташнивать от страха. Он огромный. Раздавит. Убьёт. Точно заколотит насмерть, как и обещает.
В дверь стучат. Зверь напрягается.
— Проверь, — командует Ризвану.
Сам в это время на меня смотрит. Леденящего взгляда не сводит.
— Чем занималась?
Стискиваю пальцы на нижнем крае кофты. Энергетика Зверя подавляет. Оглушает. Заставляет чувствовать себя букашкой. Пылинкой. Просто никем.
Но я вынуждаю себя посмотреть ему в глаза.
— Ужин приготовила.
— Чё? — Зверь хмурится.
Выглядит озадаченным.
Я отворачиваюсь к плите. Снимаю шаль с казана — картошка с курицей ещё тёплая. Накладываю в тарелки, ставя на стол. Наливаю морс в большие жестяные кружки. Хлеб ломтями кромсаю.
Зверь настороженно смотрит. Каждое моё движение оценивает. Будто примеряется. Не могу считать его реакцию. Он как глыба бесчувственная. Робот.
— Можно сделать салат. Есть помидоры… — мой голос срывается на писк. — И огурцы.
— Огурцы, значит, есть.
Зверь выпрямляется. Складывает руки под грудью. Футболка натягивается, обрисовывая скульптурное тело.
Зверь манит меня к себе пальцем.
Делаю шаг. Второй. Третий.
Зверь хватает меня. Удерживает за подбородок пальцами. Шипит прямо в губы.
— Отравить меня хочешь, дрянь?
Глава 11. Зверь
Отравить задумала не иначе. Иначе зачем это всё? Хавку накладывает, прислуживает, смирение мне показывает…
Дрожит,
Как бабочка дрожит и смотрит на меня. Ублюдскими глазами. Глазами Пороха. Они у неё один-в-один как у папаши. Редкий цвет. Как самаркандская бирюза.
Прикрыть бы эти зенки так, чтобы не пялилась в меня глазищами и не дырявила взглядом насквозь.
— Отравить меня хочешь, шкура? — снова спрашиваю и трясу её, как мешок с картошкой.
Всю правду из тебя вытрясу, ведьма.
Её зубы стучат. Как бусины чёток. Она маленькая. Хрупкая в моих руках. Я эту тонкую шею одним нажатием могу сдавить. Убить её не тяжелее чем новорождённого котёнка.
— Что подсыпала мне? Говори!
— Н-н-н-ничего! Клянусь! Ничего!
Реветь начинает. Опять. Бесит. До одурения раздражает. От слёз её глаза становятся ещё больше. Как у мультяшных кукол.
Она вся как куколка. Крохотная. Мне едва в плечо макушкой упирается. Стройная. Но там где надо — всё выпуклое и округлое. В ладонь просится. Манит примять пальцами.
Волосы тёмные. Густые. Но лёгкие и пушистые. Губы на лице выделяются. Пышные и красные как маки. Искусанные. Изгрызть бы их, как голодный пёс грызёт сырое мясо, чтобы не врала.
А она врёт.
Не может не врать.
И смерти моей хочет.
Я пришёл за ней. Мстить её отцу, прирезавшему родных у меня на глазах.
Чешет она знатно, что про папашу не слышала. Уверен, что врёт. Не может она не знать, что её отец держит в страхе, в кулаке многих.
Ублюдок без чести и без достоинства. Психопат. Жестокий убийца. Падаль гнилая.
И как только от такого могла родиться красотка?
Нарочно она такой вышла. Это умысел хитрый. Быть такой соблазнительной, чтобы у каждого мужика в мозгах коротило при взгляде на эти губы пышные и на глаза, как у ребёнка.
Но кровь в ней течёт ублюдская. И дрянь эта смерти заслуживает. Её бы пустить подо всех. По кругу. Раз десять. Потом вышвырнуть.
Но при одном взгляде на связанную малышку намерения поменялись.
Как будто кто-то в голове рубильник щёлкнул. Нет — и всё. Подо мной эта тварь лежать будет. Обрюхатить её хочу. Пусть ублюдка мне родит, в котором от Зверя и Пороха крови будет поровну.
Выращу из него пса. Злобного и дикого. Земля содрогнётся, когда он пойдёт по моим стопам. И будет Порох корчиться в муках, зная, что его кровь родная теперь в моей власти. Не просто мне принадлежит, но испорчена мной. Помечена. Растоптана.
Мой пропускной билет на бал к Сатане.
Но дрянь что-то задумала. Нашла яд. Интересно, где она нашла отраву поганую?
Вдруг яд всегда при ней был?
Её не обыскивали. А у баб, как известно дырок много. Прячь — не хочу.
— Достань яд, шкура! — встряхиваю девчонку.