Берендеево царство
Шрифт:
Петька поспешно смахнул с головы свою потрепанную шапку с путейским значком: два перекрещенных молоточка. Но Величко все-таки успел это заметить и усмехнулся. У нас не очень-то это было заведено — снимать в помещении шапки. Вот именно поэтому он и усмехнулся. А может быть, он заметил на наших лицах следы ночного разговора.
— Вот изволите видеть, — заговорил он, обращаясь к Короткову. — А она девушка самостоятельная, бойкая, у всех на виду. У всех на виду и в силу такого обстоятельства у всех на языке. То, что люди болтают, мне наплевать, у меня к ней доверие полное,
Коротков вздохнул и, надув щеки, выпустил воздух. Видно было, что он до нашего прихода все это прослушал и уже принял решение.
— Ну еще что? — спросил он, поторапливая Величко.
Тог подумал и предостерегающе сказал:
— А еще, кроме того, у нее свой план судьбы. — И он твердой ладонью рассек воздух, как бы устанавливая невидимый, но непроходимый заслон между нами и Соней.
Коротков насторожился:
— Какой такой свой план? — угрожающе спросил он.
— Это уж мы знаем сами и никому другому знать не дадим.
— Она комсомолка, у нее свои интересы…
— Баловство, — перебил его Величко.
Что-то вроде снисходительной улыбки мелькнуло под его усами, и он еще раз сказал свысока, будто мы все мальчишки и все наши слова не заслуживают серьезного внимания:
— Баловство…
С Петькиного лица медленно сползла светлая улыбка. Взмахнув шапкой, он решительно и вызывающе выпалил:
— Я ее люблю! Вот и все.
Величко как будто только сейчас обратил на нас внимание. Искоса глянул на Петьку. Потом презрительно спросил, кивнув головой в мою сторону:
— По всей видимости, он тоже?
— Нет, я один.
— Очень мне это надо, — подтвердил я, высокомерно разглядывая закопченный потолок. Больше ни слова он от меня не добьется.
Величко снова посмотрел на нас, но только теперь уже в обратном порядке: сначала оглядел меня, потом Петьку.
— Ого, — сказал он с явной заинтересованностью, — значит, любовь? А с ее стороны?
— Этого я не скажу, — ответил Петька так величественно и уверенно, как будто все происходило на сцене и он изображал пленного перед казнью. Так величественно, что я сразу стал уважать его за этот ответ. Кажется, Величко тоже.
— Ого, — снова повторил он, но уже не очень уверенно. — А ты ее не спрашивал?
На это Петька ничего не ответил.
Но тут послышался голос Короткова:
— А из-за чего же драка?
— Это наше дело, — ответил Петька.
Определенно мой друг в эти минуты был на высоте.
А у Короткова составилось свое мнение. Он прямо спросил у Величко:
— У вас все?
Умел он вовремя поставить точку, если видел, что один разговор затягивается и пора начинать другой. Знал, когда надо повернуть поворотный круг, направив и разговор и дело на тот путь, который считал единственно правильным.
— Хм!.. — презрительно усмехнулся машинист и поднялся.
Коротков тоже поднялся, опираясь на стол.
— Да. Мы тут разберемся.
— Конечно, ваше дело партийное, а мое дело отцовское. И поскольку у вас дошло
Машинист направился к двери. Мы расступились, открывая ему путь. Он прошел между нами, но вдруг повернулся к Петьке.
— Чтоб я ничего такого больше не слыхал! — проговорил он прямо в Петькино лицо.
Могло показаться, будто он хочет вонзить в него свои клыкообразные усы. Но Петька не дрогнул, он был не из таких, чтобы отступать.
— А вы не слушайте.
— Гляди ты, какой вострый! Чей ты такой, сукин сын?
Посмотрев на потемневшее от прилива крови Петькино лицо, я подумал, что он сейчас так тряхнет Величко, что с того сразу слетит вся спесь. Петька уже поднял руку. Вот сейчас. Я изготовился, чтобы подхватить зарвавшегося машиниста, когда он покатится с ног долой. Знаю я Петькин удар. Но он легонько отстранил машиниста от себя и сам отступил от соблазна.
— Только что вы ее отец, поэтому я пропускаю без внимания.
— Хулиган. И все вы тут хулиганы, — с презрительным равнодушием проговорил Величко, по-видимому не собираясь уходить, пока не выскажется до конца. Он был бесстрашный человек. Бесстрашный или очень нахальный. Наверное, его никогда не били. И он был уверен, что в комсомольском комитете ничего с ним не случится, но дверь на всякий случай все-таки распахнул, толкнув ее спиной.
Поскрипывая протезом, подлетел Коротков. Его жесткие волосы торчали угрожающе как иглы у ежа.
— Давайте отсюда! Сказал, сами разберемся. Ну!
Величко ушел, равнодушно проклиная нас, на что мы не обратили никакого внимания. Мало ли кто нас проклинал? Так окончился этот неожиданный разговор и начался настоящий разговор, для которого мы сюда пришли.
Разговор начал Петька:
— Если он Соньке что-нибудь сделает, я его придушу.
— Это все буза, — перебил Коротков, проходя на свое место за столом. — Что вы все, как взбесились. Вас учат, рабочую интеллигенцию из вас выковывают, вожаков пролетариата, а у вас сознания не больше, чем у самого темного элемента. Девчонок жмете в клубе, дуэли разводите. Вот на общем собрании вмажем по выговору — это уж, считайте, вам обеспечено. Ты кого придушить хочешь? Рабочего человека? Пролетария? Думать надо, что говоришь.
— Пролетарий… — Петька покрутил головой. — Он побольше начальника депо загребает, и все ему мало.
— Ну и что? На данном этапе…
Но я не дал Короткову углубиться в анализ данного этапа:
— Он в бога верует и в церковь ходит.
— Да. — Петька шагнул к столу. — У него в доме, как в часовне, полный угол икон и этих, лампадок и крестов всяких…
— Сонька на все это плюет, — заметил я.
Коротков отвернулся к окну.
— Трудно ей придется, ребята.
Мы с Петькой переглянулись за его спиной: Сонька — и вдруг трудно. Такая девчонка, что от нее всем другим трудно. Всем. А отцу? Я вспомнил, как она притихла вчера, подходя к дому, и как она сказала: «Наши не любят, когда меня провожают». Не любят. И она должна с этим считаться, невзирая на свой договор с отцом.