Берендеево царство
Шрифт:
— Этот самый образ, «Спаситель благословляющий». Весьма древнего письма. Вот и отец Николай подтвердят.
Из-за колонны выдвинулась потертая лиловая ряса, я узнал попа, которого уже встречал в райкоме комсомола. Он поклонился, красивые кудри колыхнулись. Я почувствовал какое-то движение вокруг нас и увидел, как из пыльного мрака полезли безмолвные физиономии с настороженно и недобро расширенными глазами. Гуще запахло распаренными вениками и еще потом, как в предбаннике.
Но голос Сергея по-прежнему был спокоен и строг.
— Вы
Отец, который выглядел явно моложе Сергея, снова колыхнул свои великолепные кудри.
— Подтверждаете или нет? — спросил Сергей, продолжая усмехаться.
— Да, полагаю, что та самая.
— Откуда она у вас?
Поп оглянулся на старосту, и тот немедленно захрипел:
— Образ сей из числа пожертвованных в храм прихожанами. А кто жертвовал — теперь уж неизвестно. За давней давностью.
— А какова, вы полагаете, давность?
— Будучи удостоен своей должности вот уж как десять лет, образ и тогда находился в храме.
— Десять лет. Невелика давность, — ответил Сергей, но его перебили.
Из мрака выдвинулась еще одна ряса, на этот раз сероватая, холстинковая. Маленький лысенький попик поклонился Сергею и неожиданно оглушающе бабахнул:
— Вас отец Никодим настоятельно просит к себе.
Староста почтительно прохрипел:
— Настоятель храма нашего вас просят.
— Пойдем, — сказал Сергей. — Если настоятель просит настоятельно.
— Они в ризнице ожидают, — прогудел лысенький.
Мягко скрипнув, отворилась небольшая железная дверь, пропустив нас в светлую комнату с высокими белыми стенами, переходящими в стрельчатые своды. Здесь у окна нас ожидал высокий, похожий на солиста из цыганского хора поп, с грустными, умными глазами. Ряса на нем была черная, щегольская и, кажется, шелковая. Из узкого глубокого окна, забранного частой решеткой, лился обыкновенный чистый свет солнечного дня. После душного полумрака собора здесь я снова почувствовал себя раскованно.
В комнате стояло только одно деревянное кресло с высокой спинкой, поэтому нам пришлось разговаривать стоя, прислонившись к большому шкафу.
— Показывали вам икону? — спросил Никодим учтиво, но скучающе, будто ему нет никакого дела до всей этой истории.
— Мне передали, что вы сомневаетесь в ее древности. Правда это?
Разглядывая высокого попа, Сергей коротко ответил:
— Нет, ничуть. Да я думаю, что и вы не сомневаетесь. Подделка, и очень грубая. — И спросил: — Вам известно ее происхождение, история ее?
— Я здесь очень недавно и не осведомлен. Вот, может быть…
Он красивым движением руки указал на лысенького. Тот, прикрывая рот, ответил:
— Были некоторые предположения, но за давностью заглохли…
— Какие предположения? — Цыганские глаза Никодима сверкнули, но голос не изменился, как будто он спросил: «Ну что там еще болтают?»
Он плавно отошел от окна, и теперь я увидел, что
— Нет уж, позвольте мне самому рассказать, так будет скорее, — вмешался Сергей. — Эту историю я хорошо знаю от своего отца, который в свое время расписывал в этом соборе колонны. А я ему помогал! Икона эта, вернее портрет, писан с одного здешнего галантерейщика, купца второй гильдии и хулигана первой гильдии Котьки Форосова.
Форосов! Догорающий нэпман. Впервые за все время я подал голос — так велико было мое удивление:
— Галантерейный магазин, на базарной площади!
— Правильно. На иконе изображен его отец. При жизни, помню, творил такие чудеса, что при женщинах и не расскажешь. Да вот староста очевидец, а возможно, даже участник. Что-то я припоминаю такое…
Староста как-то странно не то закашлял, не то захрюкал в желтый платок. Лысенький бабахнул:
— За давностью недоказуемо…
Сергей с неожиданной злобной лихостью пообещал:
— Придется — докажу. Хотите?
— Выйдите вон, — не повышая голоса, приказал своим сослуживцам Никодим.
Когда лысенький со старостой скрылись за дверью, он крикнул вдогонку:
— Да сиденья какие-нибудь принесите! Табуретки, что ли.
Скользя рясой, он проплыл по ризнице, доверительно говоря:
— Дураки. Думают по старинке жить. Затеяли эту недостойную игру с кражей иконы. Политиканы. Им для чего-то потребно возмущение масс!
Дверь снова приоткрылась, и оттуда, из темноты, начала выползать тяжелая дубовая скамья. Судя по шумному дыханию, там, на другом ее конце, трудился староста, но мы увидели только его руки, окончательно пропихнувшие скамью в комнату. Скамья протянулась поперек всей ризницы, но мы продолжали стоять, прислонившись к шкафу. Тогда и Никодим прислонился к железной двери, не к той, через которую мы вошли, а к другой, меньшей.
— А задача церкви стоит не в возмущении, а в примирении…
— В примирении кого с кем? — спросил Сергей.
Никодим кротко посмотрел на нас.
— В примирении с действительностью.
— Кулака с бедняком не примиришь. А пролетарий никогда не примирится со своей рабской жизнью.
Поп улыбнулся удовлетворенно, как будто услыхал нечто, соответствующее его мысли.
— Порабощение человека человеком противно христианской морали, и, говоря о примирении, я имел в виду церковь: она должна всегда жить в мире с действительностью, а не идти ей наперекор, потому что все существующее — от бога. К сожалению, не всем это понятно. Наши священнослужители застряли в средневековье и не видят изменений, кои произошли в мире, и все пытаются воинствовать. И это очень прискорбно. Власть предержащая, каково бы ни было ее отношение к церкви, не должна видеть в нас враждебность.