Бери и помни
Шрифт:
«Нельзя ей в Москву!» – печалилась Евдокия и старательно вглядывалась в каждого, кто появлялся этим июньским утром на территории двора. Не утратившая в свои шестьдесят былой зоркости, она с ходу определяла значимость появлявшегося в зоне ее обзора объекта и продолжала печалиться до тех пор, пока в обнимку с Куприяновым не появилась ее Лёка.
– Ба-а-атюшки! – воскликнула целомудренная Дуся и отскочила от окна, опрокинув стул на пол. – Целуются!
Невысокая, как и Римка, Элона через каждые два шага привставала на каблучках и, вытянув шею, запрокидывала голову, подставив рослому Куприянову губы
«Люди увидят! – огорчилась Евдокия, взглянув на часы: пятнадцать минут шестого. – Позор какой! Куда только Римма смотрит?! Мыслимое ли дело? Посреди двора! Да как ловко!»
Пока Ваховская приходила в себя от неожиданности, парочка скрылась в подъезде, продолжая целоваться на ходу.
– Куда делись? – удивилась Дуся, не обнаружив за окном влюбленных голубков, а потом похолодела от ужаса: в подъезде!
Мысль о том, что в неурочный час вышедшие в подъезд соседи станут свидетелями Элониного позора, заставила ее забыть о такте и выскочить на лестничную клетку.
– Лёка! – сердито прошипела Дуся и заметала глазами молнии. – С ума сошла! Чего люди скажут? Подумала?
Элона, еле отстранившись от покрасневшего Куприянова, невозмутимо смерила Евдокию взглядом и злобно ответила:
– Мне, между прочим, семнадцать. Чего ты выскочила? Без тебя не разберутся?
Присутствие Куприянова придавало Элоне уверенности. Она отошла от прохладной стены, приблизилась к Дусе и властно скомандовала:
– Иди домой! Хватит за мной шпионить!
Ваховская опешила от напора младшей Селеверовой, но позиций не сдала и попыталась воззвать к Лёкиному благоразумию:
– Нехорошо! На глазах у всех целоваться…
– Учить ты меня будешь! – возмутилась Элона и легко толкнула Евдокию назад к двери. – Иди, сказала!
Праздник был испорчен. Смущенный Куприянов пообещал позвонить и, оставив возлюбленную без поцелуя, ретировался. Элона от злобы покрылась алыми пятнами и, оттолкнув Евдокию Петровну, вошла в квартиру, где скинула с себя туфли, которые, перевернувшись в воздухе, грохнули об пол.
– Не шуми! – устало сделала замечание Дуся и закрыла дверь, по привычке набросив цепочку.
– Ду-у-ура ста-а-арая! – прошипела себе под нос Лёка и прошла на кухню, где, не боясь разбудить мать и сестру, загремела чайником и зачиркала спичками.
– Чаю хочешь? – как ни в чем не бывало поинтересовалась Евдокия и потянула с крючка фартук в знак начала утренней вахты.
– Иди отсюда! – никак не могла успокоиться Элона и повернулась спиной.
– Лёка, – печально начала Дуся. – Ну что ты на меня обижаешься? Это ж нехорошо… Разве я не права?
– Не права! – взвилась младшая Селеверова, а потом перешла на шепот: – Почему ты всегда во все и ко всем лезешь? Тебя кто-нибудь просит? Может, хватит уже? Надоело, наверное. Куда ни посмотришь – там ты! И все тебе надо! И до всего есть дело! Чего ты учишь меня? Целоваться, не целоваться?! Тебя не спросила. Сама всю жизнь в старых девах просидела и хочешь, чтобы я так же? Не выйдет!
– Да что ты, Лёка?!
– Ничего! Надоело. Шагу ступить нельзя.
– Да ступай, пожалуйста, кто ж тебе мешает?
– Ты! – взвизгнула Элона. – Ты мешаешь! И не только мне, но и Анжелке,
Дуся опешила и опустилась на стул:
– Так надо было сказать, что мешаю…
– Это кто это тебе так скажет, интересно? – с вызовом продолжила Элона. – У кого это смелости хватит такое сказать?
– У тебя же хватило, – разом обессилев, заметила Ваховская.
– Вот разве что у меня, – пробурчала младшая Селеверова и, оставив чайник на плите, ушла спать.
Первый раз за столько времени, проведенного под одной крышей с Селеверовыми, у Евдокии Петровны закололо сердце. И эта подловатенькая точечная боль была даже по-своему приятна, потому что хоть немного, но отвлекала от печальных мыслей и тоски, обрушившихся на Дусю.
Оставив завтрак на столе, она переоделась и побрела на дачу с единственной целью – не мешать .
Там, среди покрытых сочной зеленью грядок, пробродила Евдокия весь день в печальной сосредоточенности и философской грусти. «Видно, время такое пришло, – рассуждала про себя Дуся, пытаясь определить, что же ей делать дальше. – Без меня справляются. Выросли. И вправду, должно быть, мешаю. Они и сказать не могут… Потому и сердятся, что не могут. Дак разве ж я не пойму? Пойму. Это дело такое: была нужна Дуся – не нужна теперь Дуся…»
Чем интенсивнее шел мыслительный процесс в наконец-то поддавшейся седине голове, тем сильнее стрелка на барометре жизненной вины склонялась в ее, Дусину, сторону. «И правильно, – с наслаждением судила себя Евдокия. – Не гордись. Знай свое место». Пара часов размышлений в отрыве от цивилизации на фоне жужжания пчел, которых в том году было как-то неожиданно много, примирили Дусю с действительностью, и, сидя на крылечке своего необитаемого, особенно в последнее время, домика, она догадалась: «Уходить надо. Отделяться».
«Куда?» – подавал признаки жизни здравый смысл и подвигал Ваховскую на новый виток размышлений. «И правда, куда?» – соглашалась Дуся и с надеждой осматривала дачную хибару. «А зимой? Нельзя зимой», – вздыхала Евдокия и пыталась рассуждать дальше. «Так, может, размен? Хоть какую-нибудь квартирешку мне или комнатку…» При мыслях о размене Дусе становилось неловко: хорошая квартира, четырехкомнатная! Сколько лет прожили! И размен? Нет уж, как-то по-другому надо. А по-другому – это в дом престарелых… «К старикам?» – ехидно уточнял внутренний голос. «Нет!» – ужасалась Ваховская таким перспективам и в задумчивости вырывала вместо сорняка нужный росток. «Куда тогда?» – подначивал вредный голосок, и уничтожение здоровой поросли продолжалось. «Никуда! – с невиданной для себя дерзостью восклицала Дуся, а потом пугалась и смиренно объясняла невидимому собеседнику: – Ну некуда…»
За мучительным внутренним разговором Евдокия Петровна и не заметила, как наступил вечер – назойливо зазвенели в воздухе комары, в вишеннике защелкала птичка, от земли потянуло сыростью. Женщина окинула взором свое «ручное» царство-государство и собралась было домой. Но не успела сделать и шагу, как оказалась пригвождена к скамейке до боли знакомым девичьим криком:
– Ду-у-уся! – звала Элона. – Ты зде-е-есь?
От неожиданности Ваховская промолчала и не ответила.
– Ду-у-уся! – вновь позвала Лёка и вышла к калитке.