Берия. Арестовать в Кремле
Шрифт:
Неожиданно председательствующий огласил протокол очной ставки Пивоварова и Ковалева в присутствии Цанавы.
— Как понимать вас, подсудимый Пивоваров? Вы же на очной ставке с Ковалевым дали показания на Ковалева. Вы не воспользовались присутствием наркома Цанавы и не обжаловали действия следователей, избивавших, по вашим словам, вас, и не единожды?
— Цанава знал, что следователи применяют меры физического воздействия к подследственным, и говорить ему об этом небезопасно было и бесполезно.
— Кстати, Ковалев, вас подвергали во время следствия недозволенным приемам допроса? — спросил председательствующий.
— Да, неоднократно и в самой жестокой
Не удержался и Потапейко:
— После многодневного «конвейера», ночных изнуряющих допросов, беспрерывных избиений я оказался в тяжелом состоянии. Я не воспринимал нормального общения, человеческого обращения. Я был просто невменяем, временами терял рассудок. На очной ставке с Ковалевым я отвечал на вопросы только «да» или «нет». По-другому я отвечать не мог — я был бы избит, а сил у меня уже не было.
— Получается так, что вы тогда клеветали на людей?
— Вы правы — я оговаривал людей, но теперь я заявляю суду об отказе от своих показаний следствию.
— Достаточно! Вас будем судить не только за предъявленные к вам обвинения, а и за клевету! — пригрозил председательствующий осмелевшему Потапейко.
После длительного выяснения обстоятельств суд принял решение о выделении «дела Ковалева» на новое расследование; остальные подсудимые по «белорусскому делу» были приговорены к различным срокам заключения.
Узнав о решении суда, Пономаренко и Цанава опротестовали решение Военной коллегии Верховного суда СССР, не согласившись ни с одним пунктом решения. Ковалева выпустили из Тобольской тюрьмы после очередного обращения к Генеральному прокурору СССР в апреле 1942 года…
15
Параллельно с «делом ответработников Белоруссии» Цанава начал массовые аресты в органах НКВД, выполняя указания Сталина об очистке НКВД от «прихвостней Ежова», и, как и Берия в Москве, за несколько месяцев «очистил» аппарат НКВД от ежовцев.
Работники органов обвинялись в нарушении революционной законности в Белоруссии, в массовом избиении арестованных в интересах получения от них нужных следствию показаний. Те, кто вчера сам «выбивал» показания, сегодня испытывали на себе проверенные на людях «методы» допросов.
Руководитель одного из отделов НКВД Белоруссии Г-н отличался «исполнительностью и инициативой» в определении «истинных врагов народа». После ареста он показал, что действовал в 1937–1938 годах по указанию наркома внутренних дел БССР Б. Бермана, который, вернувшись из Москвы, сказал, что работа органов в Белоруссии идет не совсем так, что темпы «выкорчевывания» замаскированных «врагов народа» — троцкистов, эсеров, бундовцев, национал-фашистов, правых, анархистов — отстают по показателям от других республик.
— Надо нажать на темпы, — требовал нарком. — Пора кончать допросы в белых перчатках… Каждый следователь обязан разоблачать не менее одного арестованного в сутки, а лучше — двух.
В результате увеличения темпов число арестованных за три последних месяца 1937 года в Белоруссии увеличилось до 10 000 человек. В районы и области республики спускались планы по арестам. Так, органы Витебской области обязаны были в короткий срок арестовать не менее трех тысяч человек. Аресты велись по спискам, составленным на основании доносов, подозрений, национальной принадлежности, что вынуждало следователей составлять ложные протоколы допросов, «выбивая» показания из арестованных. В конце 1937 — начале 1938 года в Минске шли повальные аресты днем и ночью. Тюрьма оказалась забитой до отказа, ибо за сутки число арестованных
Вот как описывает известный советский разведчик Дмитрий Быстролетов (окончил университеты в Праге и Цюрихе, знал 22 языка, в течение 16 лет выполнял задания Центра и в Африке, и в Европе, арестованный в 1938 году после возвращения на Родину и приговоренный к 20 годам лагерей) встречу в Лефортовской тюрьме с наркомом внутренних дел Белоруссии Алексеем Наседкиным: «Однажды ночью дверь со скрипом отворилась, и в камеру еле шагнул через порог тощий мужчина неопределенного возраста с измученным худым лицом.
— Алексей Иванович Наседкин, — представился он и бессильно повалился на койку. Я уже слышал эту фамилию, потому назвал себя и вкратце рассказал свою историю. Новый напарник чуть оживился и, с трудом переводя дыхание, заговорил:
— В последнее время я был наркомом внутренних дел в Белоруссии… Сменил там Бермана — брата Матвея Бермана — начальника ГУЛАГа на Беломорстрое… Берман уже расстрелян. Мое дело тоже закончено. Скоро расстреляют и меня… Бермана я знал по Берлину. Очень моложавый, любимец женщин, всегда веселый, энергичный, ловкий в хитросплетениях судеб. Берман заражал всех своей жизнерадостностью, кажущейся простотой, неизменной охотой помочь в беде. В Минске это был сущий дьявол, вырвавшийся из преисподней. Берман расстрелял в Минске за неполный год работы больше восьмидесяти тысяч человек… Он убил всех лучших коммунистов республики. Обезглавил советский аппарат. Истребил цвет белорусской интеллигенции. Тщательно выискивал, находил, выдергивал и уничтожал всех мало-мальски выделявшихся умом или преданностью людей из трудового народа — стахановцев на заводах, председателей в колхозах, лучших бригадиров, писателей, ученых, художников. Восемьдесят тысяч невинных жертв… Гора трупов…
Мы сидели на койках друг против друга: я, прижавшись спиной к стене, уставившись в страшного собеседника, он, согнувшись крючком, равнодушно уронив руки на колени и голову на грудь…
— Вы, наверное, удивляетесь, как смог Берман организовать такую бойню? Я объясню. По субботам он устраивал производственные совещания. Вызывалось на сцену по заранее заготовленному списку шесть человек из числа следователей — три лучших и три худших. Берман начинал так: «Вот лучший из лучших наших работников — Иванов Иван Николаевич. Встаньте, товарищ Иванов, пусть остальные вас хорошо видят. За неделю товарищ Иванов закончил сто дел, из них сорок — на высшую меру, а шестьдесят — на общий срок в тысячу лет. Поздравляю, товарищ Иванов! Спасибо! Сталин о вас знает и помнит. Вы представляетесь к награде орденом, а сейчас получите и денежную премию в размере пяти тысяч рублей. Вот деньги. Садитесь». Потом Семенову выдавалась та же сумма, но без представления к ордену за окончание семидесяти пяти дел: с расстрелом тридцати человек и валовым сроком для остальных в семьсот лет. И Николаеву — две тысячи пятьсот за двадцать расстрелянных и пятьсот лет общего срока. Зал дрожал от аплодисментов, счастливчики гордо расходились по своим местам.
Наступала тишина. Лица у всех бледнели, вытягивались. Руки начинали дрожать. Вдруг в мертвом безмолвии Берман громко называл фамилию: «Михайлов Александр Степанович, подойдите сюда, к столу».
Общее движение. Все головы поворачиваются. Один человек неверными шагами пробирается вперед. Лицо перекошено от ужаса, невидящие глаза широко раскрыты. «Вот Михайлов Александр Степанович! Смотрите на него, товарищи! За неделю он закончил три дела. Ни одного расстрела, предлагаются сроки пять и семь лет».