Берия. Лучший менеджер XX века.
Шрифт:
Всем стало ясно, что опыт удался»…
ДА, В 7 ЧАСОВ 00 минут 29 августа 1949 года отсчет обратного времени закончился. Наступил реальный момент «0»… И над казахской ковыльной степью в то утро как будто второй раз взошло солнце…
Впрочем, это действительно было утро нового дня планеты — дня, когда Россия обрела тот ядерный щит, который мог сдержать уже занесенный над ней ядерный меч мирового зла.
Будущий академик и будущий научный руководитель полигона М.А. Садовский описал первые минуты новой эпохи так:
«Что тут было! Мы бросились друг к другу, обнимались, поздравляли друг друга и сами себя, кричали: «Она у нас есть!», «Мы сумели
Обнимался и Берия — все помнят, как он порывисто обнял Курчатова. Обнял он и Харитона, а тот все вырывался, стремясь закрыть дверь до прихода ударной волны.
Счастливы были все, но на КП первого испытания Лаврентий Павлович был единственным, кто знал, какое важное событие в истории России только что произошло. Ведь только он из всех, здесь собравшихся, даже не как председатель Спецкомитета, а как заместитель Председателя Совета министров СССР, имел всю информацию о планах ядерной агрессии США против России.
Юлий Борисович Харитон вспоминал, как Берия поцеловал его в лоб… Наверняка так и было… Но особо любопытный эпизод запомнил знаменитый Георгий Николаевич Флеров, а рассказал о нем в своих воспоминаниях другой крупный оружейник, Александр Иванович Веретенников, ученик Флерова…
Нейтронный фон от «нейтронного запала» (НЗ) заряда регистрировался механическим счетчиком, установленным на командном пункте испытаний. Постоянство фона (иначе — количество щелчков счетчика с частотой 2–3 импульса в минуту) доказывало сохранность НЗ до момента взрыва.
Веретенников писал:
«Когда произошел взрыв, никто уже не обращал внимания на счетчик, а Берия посмотрел на его показания и обнаружил, что последний раз он… зарегистрировал в обоих каналах сразу по 3–4 импульса. Немедленно он потребовал объяснений, что же случилось с НЗ? ГН (Флеров. — С.К.) ответил, что это, видимо, наводки на аппаратуру. И не ведал в тот момент никто из присутствующих, что здесь неожиданно произошла одна из первых регистрации электромагнитных явлений, сопровождающих ядерный взрыв».
Придумать этого Флеров не мог, но когда же Берия успел уловить всплеск импульса? Это же явление мгновенное, а он не мог ожидать его заранее! Так как же надо владеть собой, чтобы в состоянии нервного ожидания фиксировать такие детали, как щелчки счетчика! И, выходит, единственным внимательным наблюдателем-экспериментатором, впервые в СССР зафиксировавшим явление электромагнитного импульса, оказался, как ни крути, Берия. И его наблюдение не пропало впустую — ученые и факт, и вопрос Берии запомнили, и когда возбуждение спало, задумались. Так пытливость их главного куратора впоследствии помогла понять — мы имеем дело с новым явлением.
В воспоминаниях того же Михаила Александровича Садовского, опубликованных в имеющем, увы, мизерный тираж в 750 экземпляров 11-м выпуске за 1997 год «Истории Атомного проекта» Курчатовского института, есть и еще два поразительных свидетельства, касающиеся Берии. Садовский пишет, что сразу после взрыва, «воспользовавшись ситуацией», он отправился на поле.
В его центре, там, где стояла башня, он увидел сравнительно небольшую впадину и «блестящий, стеклообразный слой оплавившегося грунта. Оскальзываясь, по нему, подскакивая, ползал обгоревший орел-беркут». Садовский знал, что долго оставаться здесь нельзя (собственно, сразу после взрыва в этой точке было такое количество рентген, что здесь вообще нельзя было быть, но…), и направился обратно.
«Едем обратно, — вспоминал Садовский, — и вдруг видим
В такой реакции Берии не было бессердечности. И дело не только в том, что он и его «команда» четыре года назад вышли из такой войны, что чувствительность неизбежно притуплялась. Хохот стал нервной разрядкой после пережитого напряжения. К тому же едущие в эпицентр взрыва опять испытывали напряжение — они ведь знали, что ехать туда очень опасно! Однако желание да и необходимость увидеть самим превозмогли осторожность.
За два года до этого, в 1947 году, из-за панической радиофобии пришлось заменить на комбинате № 817 приехавшего с Музруковым директора Воскресенского химкомбината. Он, назначенный главным инженером, заявил, что физически не может работать на атомном объекте (хотя химические производства тоже никогда курортами не были). Именно отказ воскресенца позволил Музрукову попросить Берию назначить на должность главного инженера Славского.
А Берия имел крепкие нервы да и пытливость имел немалую. И еще — чувство ответственности. Он обязан был доложить Сталину: «Да, товарищ Сталин! Был в центре сам, лично! Все видел и на корке стеклянной стоял! Бомба есть!» Хотя Сталин будет смотреть фильм, первыми зрителями которого стали участники опыта вместе с Берией. Вот как описал этот без преувеличения исторический киносеанс Садовский:
«Успели проявить и кинофильм, который в связи со срочным отъездом Берии решили продемонстрировать прямо в оптической лаборатории полигона. Именинником… был мой друг Г.Л. Шнирман… Решили, что он заслужил честь самолично продемонстрировать Берии результаты своей работы. В… лаборатории… установили кинокамеру, наладили затемнение. Собралось около 30 зрителей, в том числе и Берия со своими приближенными (увы, опять! — С.К.). Георгий Львович с нескрываемым удовольствием занялся кинопроектором, зарядил пленку, затемнил помещение и попросил разрешения начинать. Получив согласие, включил проектор, и вдруг сильная вспышка, взрыв!.. Все в ужасе, молчание. Наконец Георгий Львович заявляет: «Лампочка лопнула. Сейчас поставим новую». Поставил, включил, все с удовольствием посмотрели и весело разошлись».
Весело разошлись… И никто из «приближенных» «сталинского сатрапа» Берии после вспышки и взрыва (!) не кинулся в темноте хватать «террориста» Шнирмана… Никто после сеанса не начинал следствия с пристрастием. Все весело разошлись. Потому что были нормальными людьми с нормальными реакциями, а этот инцидент ничего, кроме смеха, вызвать не мог.
УСПЕХ есть успех, и все понимали, что те, кто его обеспечивал, будут награждены. Но вокруг первых «атомных» наград тоже обвилась очередная антибериевская клевета: мол, Берия распорядился давать награды по принципу: кому в случае неудачи был определен расстрел, тому дать Звезду Героя. Кому — максимальный срок заключения — тому орден Ленина и т. д. Этой клеветой не погнушался, например, профессор В.Я. Френкель в статье, опубликованной в № 7 журнала «Звезда» за 1990 год.