Беркут
Шрифт:
— Прости, мам… Я даже не думал, что это так больно. Очень странно ощущать все настолько… ярко и сильно, — потирая глаза, юноша старался прийти в норму и обдумать услышанное.
— Ничего, дорогой, ничего. К счастью, или к сожалению, но каждый эльф живет жизнью более короткой и более насыщенной, нежели остальные бола. И любовь, и ненависть — все будет сильнее, чем ты мог бы себе подумать. К этому ты не привыкнешь, но я надеюсь, что вскоре пора терзаний пройдет, — сказала та с мягкой улыбкой на лице. Не счастливой, а успокаивающей, ведь сама Ауфиль сейчас совсем не радовалась.
Прийдя
— Ты уверена, что лучше пойти? Даже неясно, когда мы вернемся… — обычно поход к Русалочьему озеру длился почти месяц, но то было время летнее, и как сложится ситуация сейчас, мало кто знал. Грим рассеянно смотрел на бабочку, усевшуюся на стене.
— Да, — в это простое слово она вложила столько воли, сколько могла, — Я готова убеждать тебя дальше. Но я прошу тебя поверить.
На мгновение Ауфиль запнулась. Все же ее собственный кризис веры не мог не отразиться на ее просьбе. Самой ей это казалось лицемерием. Однако, Грим сейчас был не в том состоянии, чтобы спорить и искать нестыковки. Желание забыть о боли было сильнее ее самой.
— Я не верю, прости. Но я сделаю это. И буду надеяться, что работы окажется много… — состояние юноши стало подавленным и спокойным, потому он отдал право думать и решать за него той, кто всегда о нем заботился.
Ауфиль поцеловала парня в щеку и заключила в крепкие объятия.
— Ты справишься, сынок…
Она отстранилась нескоро, потому как не хотела уходить и оставлять Грима наедине с собой. Прощание было самой тяжелой частью встречи.
— Красивая. Таких я еще не встречала, — проследив за взглядом юноши, эльфийка увидела бабочку.
Ауфиль уже давно заметила, что в городе стало больше насекомых — и красивых, и неприметных, и даже тех, которых можно употреблять в пищу.
— Пожалуй… Хотя иногда мне кажется, что она смотрит на меня. Жутковато замечать ее то тут, то там.
— Погоди, именно эта? — эльфийка хотела было уйти, но зацепилась за фразу сына.
— Да… я уже почти привык к ней, — парень пожал плечами, а сам сел на свое спальное место, глядя на изумрудного цвета прелестное насекомое.
— Хм… ну, пусть так. Кстати сказать, я наконец смогла выбить себе посещение Литы. Эта змея натравила на тебя ангела во время процесса… Может, пришла пора платить по счетам, — в извечно добром сердце Ауфиль пылал огонь ненависти. На ее ребенка позарились, ее ребенку пожелали зла и сотворили его — а за семью мать двоих детей будет стоять горой.
— Ну ладно тебе, мам. Все вышло даже лучше, я мог получить два года. Катастрофу на беду размен, конечно, но выбирать не приходится. По крайней мере, теперь… — одно только воспоминание о причине заключения заставило юношу ощутить болезненный укол будто в самой душе.
— Может быть, ты прав. Но я устала все время поворачиваться другой стороной в ответ на пощечину. Не знаю, стоит ли оно того, но я все же проверю, — сдерживая свои чувства внутри, эльфийка шумно выдохнула и на прощание поцеловала сына в лоб, — Береги себя, мой дорогой. Я пойду.
Снаружи уже смеркалось, ночь накрывала пеленой страха город и его окрестности, а время на раздумья все утекало.
На следующее утро необходимо дать ответ. Потому Грим, после примерно получаса размышлений, занятых по большей части тоской по своей избраннице, направился к ставке старшего надзирателя. Рослый, крепко сложенный, однако
— В чем дело? — неровный, но твердый голос неживого выражал неудовольствие, как и бледно-серое лицо со следами гниения.
— Сэр. Я хотел бы дать ответ по поводу похода к озеру, — сейчас Гриму нельзя было показывать свою слабость, так что он собрался и выпрямился, — Я принял решение отправиться в экспедицию.
Надзиратель строго оглядел осужденного, будто оценивая его способность к столь тяжелому делу.
— Отлично. Как раз хотел уменьшить количество ртов в отряде. Завтра с утра за тобой придут, отправишься на обучение, — несмотря на видимую сухость и черствость, Варукт был весьма доброжелателен, объяснял недочеты и заботился о своих подопечных, даже о тех, кто попадал в карательные группы за страшные преступления.
Грим еле заметно улыбнулся — подобное отношение весьма забавляло. Особенно, если в процессе оказывалось не так много холодности.
На деле же, Варукт отлично знал настроение Грима. И если обычно он старался сохранять авторитет надзирателя перед каждым осужденным, то сейчас, глядя на страдающего от чувств юношу, не мог оставить это без внимания.
— Благодарю вас, сэр. Скорой вам ночи.
Сокровенным чаянием стражника, сборщика, да и вообще кого угодно за стеной было то, чтобы ночь завершилась как можно скорее. Таков смысл пожелания — короткой и легкой ночи.
Вежливо распрощавшись, юноша ушел пройтись. После работы ему спалось лучше, а за ее неимением самым простым способом уснуть осталась прогулка. Только пройдя несколько кругов по их небольшому району внутри города Грим был готов отойти ко сну. Бессонница мучила и его, а теперь, когда денег на зелье доброго сна больше нет, приходится изощряться.
Рухнув в кровать, он поежился. Суть прогулки в том, чтобы выгнать из тела мысли — и о кошмарах тоже. Но сейчас, перед новым поворотом на стремительной дороге его жизни, очистить разум не удается. К сожалению, спать нужно даже так. Пролежав около пары часов без сна, юноша все же в него провалился.
Насекомые. Сотни, тысячи и десятки тысяч. Туча, что пожирает все вокруг, берущая начало из леса, несется прямо на него. От каждой твари слышится потусторонний вой — будто великое множество голодных, алчущих жизни душ обрело форму. В голове лишь одна мысль: «Бежать!» Поддавшись порыву, Грим пытается сорваться с места, но ноги не слушаются. Он пытается переставить их хотя бы раз, но безуспешно. А туча все ближе, вой все громче, и только один звук перебивает стрекотание насекомых — бешеное биение сердца. Лишь ударив себя по бедру, юноша смог начать движение. Сперва ровно, быстро и четко, с желанием спастись. Затем неуклюже, путанно и неловко — тело все еще словно зачаровано и отказывается подчиняться. И вот у него в кулаке появился кинжал. Он режет себе руку, кромсает ее в клочья, лишь бы боль заставила двигаться вперед. Кровь будто кипяток бежит по коже, заставляя одновременно ощущать и будто под ней варится плоть, и нарастающий в глубине тела холод. Аккуратный и неторопливый, подбирающийся к сердцу трепетно и ласково, как влюбленный к спящей красавице. Но все это — ничто по сравнению с диким страхом. Грим знает. Чувствует плотью, слышит кровью и понимает душой — эта охота идет за ним. Он один виноват в этом всем, и спасения нет.