Беркут
Шрифт:
Ноги уже истерзаны в мясо, все тело в ранах от налетающих насекомых, дыхания не хватает. Будто играясь с ним, монстры почти не обращают на эльфа внимания, пожирая все вокруг. Куда бы он ни пошел, все исчезает, оставляя его одного — наедине с собой и с ужасающей тучей. На глазах юноши пала столица: оплот Империи Стратвар. Стены обрушились и стали кормом для пирующей лавины мелких существ. Дома скосились, а дворец, возвышающийся потускневшими, но прекрасными башнями над городом, треснул. Вылетели стекла самых высоких окон, пошатнулись древние своды — и все это от тысяч и тысяч укусов ненасытных насекомых. Исчезает столица, исчезает лес, исчезает даже сама земля. Оборачиваться
Страх пробирает до костей. Кажется, будто даже мысль о чем-то заставляет тварей пожирать это, словно те стремятся оторвать разум юноши от целого мира. Оставить одного, терзаться от произошедшего, винить себя и никого больше — ведь все погибнут. Умрут под ликующий стрекот орды насекомых, от их безжалостных укусов, от того, как они проникнут внутрь, выпьют кровь и прогрызут себе новые ходы в теле.
И теперь он невольно подумал о матери. Ауфиль, такая сострадательная и яркая. Запутавшаяся, но все равно идущая своим путем… Взмолившись о пощаде, о прощении, о милосердии, Грим желал только защитить семью. Теперь уже в голове возник образ отца — пусть не слишком эмоционального, но родного. Дерек был скуп на похвалу, но от этого всякий комплимент подобен празднику, подобен удачному улову и вкусному обеду. А сестра… такая маленькая и чистая. Лучик света посреди плотного тумана ужаса, безысходности и ежедневных лишений. За нее хватались и отец с матерью, и сам Грим… Чем он и сгубил ее. Сгубил их всех.
От тучи отделился поток летающего кошмара. Будто следуя за мыслями эльфа, твари достигли Ауфиль, Дерека и Байи. Их крики Грим слышал из самого леса, в который сбежал, стоило только понять масштаб катастрофы. Он укорял себя за побег, ненавидел себя за беспомощность и монстра за его жестокость.
Но горечь от потери была не последним и не самым страшным. Как будто этого мало, насекомые принялись медленно, пусть и безболезненно, поедать юношу заживо. Боли нет ни капли, однако ощущения укусов, каждый из который впивается в плоть, сводили с ума. Ему показалось, что боль была бы только спасением, возможностью не думать о том, как медленно тело становится частью своры монстров. Его словно заставляли снова и снова чувствовать, что он теряет самого себя. Ощущать, как нарочито ласковые, нежные челюсти отгрызают по кусочку, бережно прячут их в желудки и принимают в семью.
Но хуже всего стало осознание, что тело не теряет чувствительность съеденных частей. Каждое касание внутренностей этих мелких тварей, каждое преобразование внутри их тел, от медленного переваривания до полного единения. Разделенные, перемолотые его частицы до сих пор обладали тем же объемом ощущений, что и все тело… И это становилось невыносимо. Слишком много чувств, слишком много разных мыслей, словно каждая частица была сама по себе. И все это — на фоне ликования пожравших его монстров.
Насекомые стали откладывать яйца, будто сохраняя каждую частичку Грима. И вскоре сознание оказалось разделено на миллионы мелких тел. Лапки и челюсти, мельчайшие мышцы — он контролировал их все, но в то же время ничего не мог. Он обрел бесконечное блаженство в единении со своими мучителями, и потерял все разом. Страх и радость смешались вместе, путали мысли, сражались и мирились друг с другом множество раз за одно мгновение. Он стал частью Роя — единого, но противоречивого. У него отняли личность, он потерял семью — забыл о ней и не воссоединился с родными в посмертии.
Белый свет. Манящий женский голос. Волей своей он зовет к себе, и противиться этому зову
На следующее утро эльф проснулся раньше обычного. В холодном поту, хватая ртом воздух, он судорожно пытался не вспоминать сон, не вспоминать родных, не думать и забыть все, что видел. Но как назло, крики агонии его семьи стояли в ушах. По рукам будто ползли тысячи лапок, а сам он боялся поднимать веки, чтобы не увидеть сотни различных образов от каждой пары глаз Роя. Ужасы ночи не хотели отпускать его, словно врываясь сквозь поврежденный разум из мира снов в мир реальный.
– Сон… сон… это сон… Проклятые кошмары… — Грим уже два месяца не получал зелье доброго сна. И если раньше это не было так критично, все же у лекарства накопительный эффект, то в последнее время он вообще не хотел засыпать, и делал это исключительно из необходимости.
Как и все, что подкидывала ему жизнь. Не потому, что хочет, а потому, что нужно.
Счастливые мгновения
Утром чудесного дня месяца флорне увядания весны министр Вуннар Эованор как всегда проснулся спозаранку, чтобы успеть к исполнению своих обязанностей во дворце. Завтракать и пить зелье сытости он будет уже там, потому дома он лишь ласково укрыл жену одеялом, чтобы та поспала еще чуть дольше, а затем отправился проведать дочку.
К своему огромному ужасу, он не обнаружил ее в кровати. На миг демона охватил страх — неясный и тяжелый. Казалось бы, куда она могла деться? Встала справить нужду или прибраться на кухне… другого отец подумать не успел. Подавив резко появившийся страх за свою девочку, мужчина уже собрался идти ее искать, как вдруг два чужих крыла заслонили ему все восемь глаз.
Только огромное усилие позволило Вуннару не перехватить незнакомца, не сломать крылья и не повалить тихушника наземь — уж слишком медленно закрывали его глаза, чтобы это можно было счесть за атаку. Но боевое прошлое давало о себе знать.
— Ну, угадаешь, кто? — голос юной девушки был весел и задорен, а самое главное, знаком демону.
Облегченно выдохнув, министр развернулся и обнял Федру, стараясь дать ей ощущение своей любви, но вместе с тем не прикладывая слишком много силы.
— С добрым утром, мышонок. Ничего не болит? — отец догадывался, что все не так уж плохо, раз девушка поднялась с постели, но не мог не поинтересоваться.
В ответ демонесса насупилась и толкнула отца в грудь кулачком. Если она и вкладывала силу, получилось это не более, чем обычным касанием.
— И ты даже не похвалишь меня, что я осталась незамеченной для опытного бойца? — нахмурившись и вложив в голос ноты обиды, она поджала губы и чуть отстранилась от отца.
Слегка улыбаясь, Вуннар подвхатил дочь на руки и поцеловал в щеку.
— Ты у меня самая лучшая, могучая и великая демонесса — даже твой папа уже не может тебя обнаружить.
Не сказать, что если бы такое произошло вне его дома, министр не сумел бы почувствовать чужое присутствие. Волнение за дочь и шок от внезапного ее «исчезновения» подавили все остальное, но он правда был рад за Федру. То, что она так шутлива, означает улучшение ее состояния. Поставив девушку на пол, мужчина оглядел ее с ног до головы, стараясь не пропустить признаков недомогания.