Берлин: тайная война по обе стороны границы
Шрифт:
Это действительно образное сравнение — «как пахучие розы в трескучий мороз» — теперь реально сопровождает меня всю жизнь. Мою жену зовут Роза, она с Урала, и морозы для нее привычны. Только В. И. Ленин не предупредил, что эти прекрасные цветы бывают с шипами и иногда колются. Я хорошо знал пословицу, базирующуюся на немецкой народной мудрости: «Es gibt keine Rosen ohne Dornen» — «Нет розы без шипов». Но ведь я был все-таки воспитан на марксистско-ленинской идеологии и, веря ей, строя жизнь по Ленину, проигнорировал опыт немецкого народа. И… ничего, живем хорошо. Есть внуки. Скоро
Экзамен по немецкому языку прошел ровно, без сюрпризов. Председатель комиссии — предметник из госуниверситета — была очень довольна ответом. Удивлялась, откуда мы знаем о новом административном делении в ГДР:
— У нас еще нет этих материалов!
27 июля 1953 года нам вручили дипломы об окончании Ленинградского института с присвоением квалификации референта-переводчика немецкого языка. Я получил диплом с отличием за № 5. Это был первый выпуск Ленинградского института иностранных языков. Бланк диплома отпечатан в типографии им. В. Молотова на фабрике Гознак, 1953 год.
Поистине, говорят, неисповедимы пути господни! Мог ли я знать тогда, что судьба когда-то приведет меня на работу именно на то предприятие в системе Гознака, где печатался бланк моего диплома?
Всех выпускников распределили на работу в Особые отделы в ГДР и в Австрии. После отдыха на родине в первых числах сентября 1953 года я прибыл в распоряжение Управления особых отделов по Группе советских войск в Германии, город Потсдам.
Для заинтересованного читателя можно пояснить, что в первые годы существования Ленинградского института иностранных языков он был в ведении военной контрразведку, и поэтому большую и лучшую часть выпускников она брала себе, а меньшую передавали в распоряжение Первого главного управления — внешней разведки службы госбезопасности. Позже положение изменилось, и распределение выпускников производилось в обратной пропорции.
На следующий день после прибытия меня представили заместителю начальника Управления полковнику Сазонову. Тогдашний начальник Управления генерал Г. К. Цинев был в отпуске. В кабинете Сазонова сидел еще один офицер, на которого я вначале не обратил внимания, сосредоточившись на краткой ознакомительной беседе с хозяином кабинета. После знакомства я спросил, где буду служить. Улыбнувшись, он сказал:
— Мы уже все решили. Знакомься, это твой будущий начальник — полковник Шаталов. Будешь служить в Особом отделе Берлинского гарнизона. — И подчеркнул: — У них там сейчас очень, очень сложная обстановка! Сейчас же и выезжайте!
В тот момент я не знал, что скрывается за этой репликой о сложности положения в Берлине, а уточнить не решился.
Зашел в гостиницу, чтобы забрать свои вещи и попрощаться с сокурсниками, тоже ожидавшими назначений. Но их не было на месте — ушли знакомиться с Потсдамом. Я оставил записку с координатами своей службы и убыл в г. Берлин.
Приехали под вечер. Меня разместили в офицерской гостинице в Карлсхорсте. Предложили отдохнуть с дороги, а назавтра явиться на службу к 9.00. Сообщили, что в 10.00 назначено совещание в отделе. На этом дежурный офицер попрощался со мной.
Я долго не мог забыться. Не давали заснуть впечатления прошедшего
Но отдохнуть с дороги не удалось. Часов около пяти утра будят. Надо мной стоят два офицера.
— Ты наш новый переводчик?
Я с трудом вхожу в ситуацию. Ведь я в Берлине, за границей, этих офицеров не знаю, кто они?
— Ребята, вы кто такие, я вас не знаю, покажите документы!
— Да ты что, рехнулся? Ты к Шаталову приехал?
— Да, но…
Нехотя предъявляют документы, читаю. Действительно, оперработники контрразведки.
— Поторопись, надо до совещания успеть!
В машине объяснили, что нужно срочно перехватить свидетельницу до ее выхода на работу. Я в недоумении.
— Что же так рано?
— Привыкай! Немцы встают рано, в 6 утра, а в 7–8 у них уже начало рабочего дня. У нас в 10 совещание, вот до него и надо успеть.
Приехали на окраину Берлина, район Бух. Оперработники разворачивают передо мной советскую топографическую карту военного времени этого района города.
Показывают улицу — Генрих Гейне штрассе, которую следовало найти в этом районе, так как по карте военного времени мы не могли определить ее расположение. Я вышел на перекресток и стал по-немецки спрашивать прохожих, спешащих на ближайшую электричку:
— Скажите, пожалуйста, где здесь Генрих Гейне штрассе?
У одного, другого. Все отвечают, что не слышали такой, не знают. Спросонья не разберусь, все прохожие не знают этой улицы или меня не понимают? Мои спутники в машине уже бросают колкие реплики:
— Ну вот, учили их! Даже улицу толком спросить не может!
Вижу, идет пожилая, интеллигентного вида женщина. Я к ней, с этим же вопросом. Она внимательно посмотрела на меня и уточнила:
— Вы, очевидно, имеете в виду Хайнрих Хайне штрассе?
Боже мой, да что же я делаю?! Видя эту ситуацию, мои преподаватели со стыда за меня провалились бы под землю. Грубейшая ошибка! Спросонья, прочитав на предоставленной мне оперработниками советской карте военного времени название улицы как Генрих Гейне штрассе, я пошел в народ и ляпнул, как там было на бумаге русскими буквами писано!
Здесь я вынужден сделать небольшое отступление от изложения событий.
Специалисту хорошо известно, что на русском языке иностранные собственные имена должны писаться так, как они звучат на иностранном языке. У нас же до сих пор, по научно не обоснованной, но кем-то и когда-то узаконенной традиции, пишут и печатают иначе. Поясню на примере. В нашей печати и литературе мы традиционно пишем «Гитлер», хотя правильно должно быть «Хитлер». Пишем «Гиммлер» вместо «Химмлер» и «Генрих Гейне» вместо «Хайнрих Хайне». Вот эта старая порочная традиция и занесла на карту слова «Генрих Гейне штрассе». Сторонники этой традиции признают справедливость замечаний, но разводят руками: