Берлинский этап
Шрифт:
Игравших было четверо. Остальные давали советы.
— Потише там, — время от времени доносилось из-за ширмы грозное Тамарино бормотание. — Поспать спокойно не дадут.
— Да как можно молчать, если у неё… — (смачно выругалась) — шесть тузов в колоде, и все козырные, — воззвала к пониманию спящих коротко остриженная женщина в рваной тельняшке.
— Щас я тебе и шесть, и восемь тузов покажу, — страшно зыркнула на неё из-за ширмы Тамара.
— Говорю, червенный король из отбоя, —
— Король червей был у меня, — подтвердила Валька.
— Со своими мухлевать, падла! — слились в один сразу несколько голосов, снова разбудив Тамару Одноглазую.
— У тебя был король бубей, Валь, — дрогнувшим голосом оправдывалась виновница.
Шулерша была необыкновенной красоты — с огромными тёмно-синими глазищами, стройным телом и толстенной русой косой, змеившейся по спине.
— Щас я тебе, сиповка, и червей, и бубей покажу! — в углу Тамары, как приведение, заходила простыня-занавеска.
Виновница вскрикнула и сдавленно замычала: кто-то зажал ей ладонью рот.
— Ах ты, сука! — голос, первым уличивший в мошенничестве, сорвался на визг.
Крики смешались с вознёй. Кто-то спрыгнул со второго яруса, подзуживая:
— Тащи паскуду сюда!
Голосов вокруг жертвы становилось всё больше, будто стая волчиц учуяла кровь.
— Ишь ты, патлы отрастила, — кровожадно протягивала руки к несчастной стриженная в тельняшке, затеявшая свару. — Только в БУРе красоваться!
Девушка бросилась к выходу, истошно заколотила кулаками в плотно закрытую дверь, но мучительницы оттащили её обратно за волосы.
— Помогите! — успела провинившаяся крикнуть до того, как косу обмотали вокруг её горла.
Дверь скрипнула запоздалым спасением. Задушенная лежала на полу. Русая коса обвивала удавом посиневшую шею.
— Сами себя уже грызть стали, падлы! — покачал головой дежурный и спросил грозно, но, явно, не слишком рассчитывая услышать правду. — Кто. Это. Сделал?
Ответом было заговорщицкое молчание.
— Сама удавилась, — нарушила Тамара страшную тишину.
Дверь бессильно захлопнулась.
Бесснежную землю за ночь сковало морозом. Осень без предупреждения обернулась зимой, как охладевшая кокетка-сердцеедка.
Шестёрка- мороз торопился угодить зиме и как будто испытывал терпение Нины, хотел убить надежду на весну.
А будет ли новый март?
Но через неделю первые холода капитулировали, оставив на память Нине кровавые мозоли от лома и страх, что вернутся назад с подкреплением.
И ещё сильнее подступала обида: другие знай себе играют в карты, только фраерша Голобчик сливает изо дня в день воду.
«Хватит!» —
Новый день отчётливо отсчитывал мгновения, а Нина угрюмо ждала на нарах глухого равнодушного окрика Тамары. Даже продумала, что ответить и с какой интонацией.
Она скажет так, слегка небрежно, как что-то само собой разумеющееся, и в то же время решительно и твёрдо.
Сегодня. Не моя очередь.
Тикали минуты, как бомба замедленного действия. Наконец, подъехала повозка, а Нина оставалась на нарах.
— Горобчик, иди сливай воду, — небрежно напомнила Тамара.
— Не пойду, — отозвалась Нина.
— Почему? — спросила Тамара тем же безучастным тоном.
— Потому что очередь не моя, — выпалила Нина чуть дрогнувшим голосом.
Сказала негромко, но в БУРе, как полуночный зверь, затаилась хищная тишина: удивление смешалось в равных частях с жаждой крови.
— О-о, — глумливо ухмыльнулась Тамара. — Ты ещё очереди будешь требовать. Ладно, сука…
Блатная выдержала мстительную паузу и смачно процедила сквозь зубы:
— Слезешь — я тебе попью.
Для убедительности потрясла в воздухе увесистым кулаком с кляксами-татуировками на пальцах.
Наколоты неумело, как, впрочем, и у многих постоянных обитателей БУРа.
Старательно исполненные рукой если не художника, то непризнанного самородка были предметом особой гордости. Такой щеголяла в бане, важно прохаживаясь, Нина- Лиса.
На одной половине ягодицы красовалась кошка, сгруппировавшаяся в прыжке. На другой — убегала длиннохвостая мышь.
Когда Нина-Лиса голая ворочала вразвалку ягодицами, казалось, кошка догоняет мышь.
Даже те, кто видели татуированный зад Лисы не в первый раз, не могли удержаться от «ой, умора, не могу».
День бани был самым большим праздником в лагере. Случался он, правда, только раз в десять дней, потому-то и ждали с большим нетерпением. Баня длинная, как барак, — одна на весь лагерь. На мытьё отводилось полтора часа.
На нос — по три таза горячей воды. Кипятили её в больших бочках с кранами.
Первый таз — постирать бельишко. Вешали, конечно, не на верёвках, растянутых на улице (как пить дать, украдут!), а старались повесить над своими же нарами. Второй таз — намылиться жидким чёрным мылом (по горсти на руки). А третий — сполоснуться.
Холодной воды — вдоволь, плескайся, сколько хочешь. Кто бы мог подумать, что роскошью, особой привилегией может стать и она?
Кошка дёрнула хвостом, тянется лапой к добыче.
Кошки-мышки.
Когти вот-вот настигнут жертву.