Берлинский этап
Шрифт:
Нина настороженно спустилась с нар.
— Это я.
— Иди к вахте. Тебя освобождают, — будничным тоном поставил в известность конвойный.
От счастья в голове неприятно и душно запорхали невидимые бабочки, и, казалось, они вот-вот выпорхнут, растворятся в неверном апрельском небе и «Тебя освобождают» останется на грани сна и яви. Но невероятное в униформе удивлённо смотрело на неё: «Что ты медлишь?»
— Наша статья пошла, — затанцевала у умывальника пожилая женщина, которую в бараке называли тётя Клава. Обычно сдержанная
Ещё несколько молоденьких женщин соскочили с нар, норовясь присоединиться к первобытному танцу в предвкушении свалившейся на голову Свободы.
— Не радуйтесь, девчата, — остудил их конвойный. — Амнистия для одной Аксёновой.
Нина уже знала, что за ангел-хранитель выхлопотал для нее Свободу.
Взгляд оперуполномоченного, между тем, стал вдруг непроницаемым, строгим.
Нина стояла перед ним на вахте навытяжку в новой телогрейке, которую ей выдали в каптерке взамен старой вместе с новенькими ботинками со шнурками, ещё больше подчёркивающими ветхость серой юбки — немного из того, что осталось от вещей, с которыми она попала в Круглицу.
В памяти Нины вновь возник тот кабинет, откуда дорога обратно в БУР означала одно — смерть,
Но Владимиров дал ей вторую, как у кошки, жизнь, а теперь ещё и свободу.
— Да не за что, — решительно сжал губы, но уже через секунду всё же растянул их в сдержанной, но доброжелательной улыбке. И тут же снова посерьёзнел. — Нина, где тебя судили?
— В Берлине.
Секретарша, молоденькая, с суровым лицом, ждала указаний майора с ручкой и какими-то документами наготове.
— А родилась где? — продолжал расспрашивать Владимиров.
— В Казани.
— Напиши «до Казани», — обратился к секретарше.
Та быстро и старательно заполнила соответствующую графу.
— Это чтобы денег за поезд с тебя не брали, — пояснил майор. — Сына-то с собой возьмешь?
— Конечно! — удивилась Нина, как опер мог подумать иначе.
Он одобрительно кивнул и снова обратился к секретарше:
— Напиши «с сыном».
Нина всё еще не верила в реальность происходящего, а как будто наблюдала за собой со стороны.
И вот уже майор торжественно протягивает освобожденной руку:
— Иди, и больше не попадайся. Живи честно
Нина не шла — бежала, путаясь с непривычки в полах юбки. Одно, хоть и сомнительное достоинство всё же было у тюремной робы — удобство.
Нина выбилась из сил, переходила на шаг. Останавливаться нельзя: впереди ещё километров двадцать.
Но это последнее испытание было уже сущей ерундой по сравнению с мытарствами, оставшимися по ту сторону колючей проволоки.
Нина прижимала справку об освобождении к сердцу, как будто она была билетом в рай, да не откуда-нибудь, а из преисподней. Хотела было спрятать в карман — передумала. Не хватало ещё потерять. Уж лучше сжимать коченевшими
Наконец, показались детдомовские ясли.
— Я… освобождённая. За сыном! — выдохнула Нина с порога, обращаясь к женщине в белом халате, убиравшей в коридоре. Та не спеша домыла сухой пятачок перед дверью и поставила швабру к стене.
— Сейчас позову заведующую.
Через минуту к Нине вышла красивая молодая женщина с аккуратно завитыми, блестящими от здоровья волосами.
Кинула на освобожденную мать быстрый, но доброжелательный взгляд.
Кивнула:
— Покажите справку.
Нина протянула аккуратно сложенный вдвое листок — справку об освобождении. Заведующая ещё раз кивнула:
— Подождите, я сейчас.
Вернулась женщина с новенькими вещами для Валерика. Что-то оформила на бумагах и выдала Нине детское пальтишко, шапочку и штанишки.
Тем временем воспитательница привела мальчика.
Валерик удивлённо смотрел на мать, а та быстро надевала на него казённые обновки.
Предвкушение новой жизни торопило… Скорее в Москву, а оттуда — к дому детства с каменными женщинами на фасаде, способными вынести всё, даже время…
Глава 12. Каменные женщины
Свобода и счастье — одного поля ягоды, вернее, ягода. Спелая, сочная, сладкая ежевика. Сорвёшь слишком рано — кислятина, а вызреет — одно сплошное наслаждение…
Неизвестность обретала понемногу очертания. Очертания были знакомыми и незнакомыми одновременно. Как будто долгожданная встреча с кем-то, кого не видел много лет. И этот кто-то повзрослел настолько, что в нем не узнать уже того ребёнка с длинными- предлинными ресницами…
— Мама, куда ты меня привезла? — тянул за руку Валерик.
Нина молча взяла его на руки.
Валерик был уже достаточно тяжёл, но зато стало немного теплее, хоть руки теперь коченели ещё больше, и даже нельзя было спрятать их в большие карманы бушлата.
Нина улыбнулась, вспомнив растерянное и довольное одновременно лицо Антонины Матвеевны, врача из мамского ОЛПА, когда она в очередной раз принесла Валерика кормить. Он был ещё слабым, и всё же по тому, как вцепился в материнский сосок, можно было судить: ухватился за жизнь.
— Думала, не выживет, — призналась тогда Антонина Матвеевна. — Видимо, вы мать хорошая.
Ещё раз мысленно Нина поблагодарила врачиху за вату, которую та находила для неё, ведь наверняка приходилось как-то выгадывать: в лагере всё подотчётно.
За один украденный колосок теперь можно угодить за решётку.
И всё же рисковала ради чужого ребенка…
Город плёл паутину тусклого фонарного света и затих как в ожидании добычи. Только лениво полязгивали поздние трамваи, да косились из-подкрышья окна.