Берлинское кольцо
Шрифт:
— И сейчас, — ответил Ольшер, — хотя вы и поколебали мою уверенность.
Признание рассердило майора.
— Значит, никакого чуда не произошло, — с раздражением утвердил он. Ему не хотелось новой тайны, вообще никаких тайн не нужно было Дитриху. Не до них теперь! Убить, убить всех и все, что путается под ногами, что мешает понимать мир. Вот уже год, как он мучается от этого невообразимого обилия неожиданностей, случайностей и необъяснимостей. А ему нужна ясность, прежняя, пусть грубая, беспощадная, но дающая равновесие ясность. Теперь он совершенно убежден, что поступал правильно, уничтожая своих противников. Убитые уносили с собой загадки, а если и оставляли кое-что в этом мире, то Дитрих
А сомнение — это только начало…
— Значит, нет никакого чуда, — повторил Дитрих. — Обычная халатность… Надо признать унтерштурмфюрера живым. Ухлопали кого-то другого, небольшой маскарад с кителем и спектакль завершен.
— Вы так считаете? — с возмутительным равнодушием спросил Ольшер. Его, кажется, ничто не интересовало. Несколько месяцев назад каждый шаг Исламбека на Берлинер ринге беспокоил начальника «Тюркостштелле», сейчас он говорит о нем, как о чем-то ненужном, потерявшем значение.
— А как вы считаете, господин гауптштурмфюрер?
— Я еще не задавал себе этого вопроса, — снова увильнул от прямого ответа Ольшер. — Да и нужно ли задавать его. Какой смысл подбрасывать труп неизвестного лица под видом Исламбека?
Дитрих поразился наивности всегда рассудительного и реалистически мыслящего Ольшера.
— Чтобы сохранить живым двойника! — ответил гестаповец.
— Во имя чего?
— Вот это-то и надо решить: во имя чего?
Так решайте, хотел сказать Ольшер. Ему даже взбрело в голову подразнить штурмбанфюрера, ляпнуть какую-нибудь дерзость, пусть поежится в своем кресле, покряхтит. Но озлоблять гестаповца было рискованно, тем более сейчас, когда намерения Дитриха оставались еще тайной для Ольшера.
— Если в этом деле я могу быть полезен…
— Пока нет, — отрезал Дитрих. — Достаточно того, что вы сомневаетесь в подлинности Исламбека…
— Во имя чего!
Этот чиновник из Главного управления СС подсказал чертовски неприятную мысль, и теперь она будет сверлить мозг Дитриха, будет мучить. Во имя чего подменили двойника? Зачем надо было подсовывать полиции труп? Не лучше ли было просто похитить унтерштурмфюрера, да что похитить — его никто не охранял, — увезти в машине как приятеля. Нет, им (кому «им» — неизвестно) требовался мертвец. Они заметали следы, обрубали нить, которая вела гестапо к Берлинер рингу. Значит, все-таки кому-то нужен Исламбек, поддельный, но Исламбек? Или они не знали, что он поддельный!
Чертовщина какая-то! Голова кругом идет. Пустая, дешевая игра, затеянная для поимки на удочку британского агента, превратилась в трагическую для самого Дитриха комбинацию. Трагизм усиливался от появления новых доказательств ошибки Ольшера.
Вызванный в гестапо Фельске — этот брюзга, ничего умного не сказавший за всю жизнь, заявил, что не видел мертвого унтерштурмфюрера, а по сему сомневается в достоверности слухов о его убийстве.
— Так вы думаете — унтерштурмфюрер жив? — Спросил владельца пивного бара Дитрих.
— А почему бы и нет. В нашей округе вообще никого не убивали. Там живут порядочные люди. Ну, иной раз поспорят,
Дитрих посмотрел на Фельске с невыразимым сожалением и досадой. Делая пометку на пропуске, он торопливо задал последний вопрос, хотя желание было немедленно, без всяких слов вытолкнуть хозяина биргалле за дверь.
— Итак, вы утверждаете, что унтерштурмфюрера никто не убивал?
— В моем доме — да! Поймите, господин штурмбанфюрер, наше дело существует давно и пользуется хорошей репутацией…
— Не убивали?
— Нет.
— Точнее, вы не видели унтерштурмфюрера убитым?
— Не видел… То есть, меня не пригласили, а я мог установить, кто именно лежал в лесу… — Фельске понизил голос до шепота, и словно из глубокого ящика, придавленного крышкой, донеслись самые важные слова: — Ведь последним в ту ночь видел унтерштурмфюрера именно я. Как сейчас помню его бледное лицо и полузакрытые глаза, он был изрядно пьян, господин майор. Страшно пьян. И я сказал тогда: «Не лучше ли вам остаться дома, молодой человек, на улице темно и холодно». Но он не послушал меня…
— А если бы вас пригласили? — так же тихо, как и Фельске, произнес Дитрих. — Вы бы установили, что это не Исламбек?
Фельске хихикнул:
— Вряд ли…
Хохоток донесся из того же закрытого ящика.
— Почему? — напряг внимание Дитрих.
— Да потому, что в лесу никого не было.
— Как не было?
— Ну, как не бывает… Пустое место, и все. И это естественно. Зачем убивать, да еще бросать человека, за которого полиция обещает пять тысяч марок. Посудите сами, господин майор, кому не нужны пять тысяч марок, даже во время войны…
— Но деньги никто не получил, — дал справку Дитрих.
— Тем более, значит, никто и не охотился за вашим унтерштурмфюрером. Бесплатно никто не станет наживать себе неприятности. Надеюсь, вы со мной согласны, господин майор?
— М-да, — тяжело вздохнул Дитрих и постучал пальцами по столу. Это было проявлением полного разочарования и даже тоски. — Я вас понял… Вы свободны, господин Фельске!
Фельске, довольный собой, раскланялся и заторопился к двери.
— Послушайте! — превозмогая отвращение, остановил его Дитрих. — Все-таки… вы уверены, что унтерштурмфюрер не убит? По внутреннему чувству? Просто как человек, знавший его…
Фельске придал своему лицу важность и с достоинством, даже с торжественностью изрек:
— Уверен.
Значит, жив! Боже мой, сколько забот наваливается на уставшего Дитриха. И не простых забот: надо понять — кому и зачем понадобился двойник. А это не только трудно, но и не нужно сейчас Дитриху. Фронт настойчиво, уверенно приближается к рейху. Уже нет больше русских оккупированных областей, нет практически, хотя барон Менке звонил вчера и сказал (застенчиво сказал, словно извинялся перед ним, Дитрихом), что Восточное министерство сохраняется, ведь еще существует часть Белоруссии, есть Польша, Румыния. Жалок в своей застенчивой наивности доктор Менке. Чувствует старик — конец близок, его конец — руководителя идеологического отдела Остминистерства. Правда, барон сказал: «Это временно. Работа не сворачивается. Ведь будет контрнаступление. Должно быть». Сказал, но сам не верил в это. Да и кто верит! И вот, когда уже исчезает надежда и люди думают о себе больше, чем о рейхе, надо заниматься каким-то двойником, надо разговаривать с кретином Фельске и еще с кем-то. Надо, потому что Исламбек, кажется, оказался правым: «Они будут стремиться к главному, даже когда исчезнет он сам». Они действительно идут. Идут, оставаясь неизвестными.