Бернард Шоу. Парадоксальная личность
Шрифт:
И далее Гилберт Честертон повествует читателям о том, что своей стремительной язвительности Бернард Шоу выучился под открытым небом, когда был уличным оратором, чем гордится по праву. Что же касается дороги к литературному творчеству, то, по мнению автора книги, Бернард Шоу находил её "ощупью, вначале в роли театрального критика, музыковеда и обозревателя выставок". Свои многочисленные очерки он писал с неизменной страстью, ратуя за новый стиль и самое современное и передовое. Талант Шоу заблистал в то историческое время взлета остроумия, когда кумиром молодого поколения стал Оскар Уайльд. Когда повсюду разнеслось, что Шоу остроумен и что его остроты повторяют, как за Уайльдом и Уистлером, все приготовились увидеть денди - очередного денди, подобного Оскару Уайльду: язвительного, едва цедящего слова, невозмутимого и саркастичного, с заранее заготовленной и сиротливой эпиграммой,
Но Честертон рисует совершенно иную картину, увиденную благочинными гражданами Лондона: "Когда же новый острослов предстал воочию, то все увидели, что у него нет ни натянутой улыбки, ни тихого благоприличия официанта, ни фрака с крашеной гвоздикой, ни страха опозориться, сойдя за дурака, а не за джентльмена. Словоохотливый ирландец в коричневатом сюртуке, с глубоким голосом и смелыми повадками хотел быть убедительным - и только. Само собой, и у него были свои приемы, свои излюбленные трюки, но, слава богу, он развеял чары человечка с моноклем, сковавшего за столькими столами веру и веселье". При описании личности своего друга, критик отмечает приятную наставительность его голоса, высокую и тощую, но важную фигуру, при "разболтанной походке", а также его "обличье Мефистофеля с нависшими, кустистыми бровями и рыжей бородой двузубцем - поистине находка для карикатуристов".
По утверждению Честертона, его друг "заблистал "звездою сцены", или скорее метеором, или даже разрушительной кометой" после того, как в газете "Сатердейревью" стал писать заметки, очерки и статьи о театре. Автор книги пишет: "Тот день, когда он начал там печататься, стал первым днем веселой, честной битвы, взорвавшей тишину ползучего, циничного распада, которым завершался век. Теперь он, наконец, обрел свою тележку и свой рупор и счел их и трубами Страшного суда, и колесницей Апокалипсиса. Ему недоставало раболепия обычного мятежника, бунтующего против короля и церкви, но - и только. Такие мятежи были всегда - как и короли, и церковь. Он пожелал обрушиться на нечто доброе и мощное, а также - на святое, на что никто и никогда не посягал. Ему неинтересно было слыть одним из атеистов - ему необходимо было замахнуться на такое, что почитают даже атеисты. Ему претило быть революционером, которых пруд пруди и без него. Ему хотелось покуситься на святыню, которой дорожат даже насильники и нечестивцы. Он должен был низвергнуть то, о чем "Фри тинкер" говорит в передовой устами Фута не менее благоговейно, чем ЛиттонСтрейчи в передовой "Спектейтора", и он обрел желаемое...".
И далее читатели книги "Джордж Бернард Шоу "узнают, что такой великой и незыбленной ценностью для "низвержения" оказался не кто иной, как Уильям Шекспир!.. Бернард Шоу стал утверждать, что почитатели творчества Шекспира не наслаждаются и даже не восхищаются Шекспиром, а, грубо говоря, клянутся им. Шекспир для них - Бог, а к Богу следует взывать. И тогда Шоу применяет метод от противного - он начинает критиковать почитаемое. А для этого, как оказалось, потребовалось малое: лишь показать, что почитаемое надлежит хулить. По мнению Шоу, пророкам нужно воздвигать гробницы, а после - побивать каменьями. Нападки Шоу на Шекспира, при всей своей карикатурности, нимало не были подвохом или обдуманным, диким эпатажем. Честертон уверяет читателей в том, что Шоу "говорил как на духу, и то, что люди называли несерьезностью, было весельем человека, который радуется, говоря, что думает на самом деле, а это вправду лучшая из радостей".
По мнению автора книги, его друг не понимал Шекспира как пуританин, которому католик чужд по духу, а Шекспир - католик. "Пуританин рвется постичь истину, а католик довольствуется тем, что она есть, - пишет Честертон.
– Пуританин хочет стать сильным, чтобы быть тверже, католик - чтобы быть гибче. Шоу не принимал унылые признания Шекспира - по большей части жалобы на смены настроения, которые порою разрешает себе тот, кто крепок в вере. "Все суета сует", "жизнь - тлен", "любовь - прах" - такие вольности и шутки католик позволяет себе выговорить вслух, ибо не сомневается ни в вечной жизни, ни в небесной любви. И в радости, и в горе он разрешает себе больше пуританина. Шекспир скорее был не пессимистом, а столь глубоким оптимистом, что наслаждался даже пессимизмом, чем и разнился, в основном, от пуританина. Истинный пуританин не чопорен - может и чертыхнуться. Тогда как елизаветинский католик в порыве раздражения готов отправить к черту все на свете".
Вместе с тем, Честертон признаёт, что развенчав слепое поклонение Шекспиру, Шоу совершил благое дело, ибо такое поклонение Шекспиру вредило Англии, произведя на свет опасное самодовольство,
И далее автор книги поясняет, кого Бернард Шоу ставил выше Уильяма Шекспира. Как это не удивительно, но этим человеком оказался Джон Бэньян (Баньян, Беньян, Буньян, Буниан, 1628-1688) - английский писатель и баптистский проповедник, пуританин и автор около 60 произведений, наиболее значимым из которых является "Путешествия Пилигрима" - вероятно, одна из самых широко известных аллегорий, когда-либо написанных. Эта книга была переведена на многие языки, а протестантские миссионеры чтили её, как вторую после Библии. Двумя другими знаменитыми работами Бэньяна являются "Жизнь и Смерть Мистера Бэдмэна" (1680) и "Духовная война" (1682).
Скорее всего, Джон Бэньян покорил Бернарда Шоу не только своим талантом проповедника, но и был близок ему как пуританин пуританину. В отличие от Шекспира, неравнодушного к материальному благополучию, Бэньян отдавал абсолютное предпочтение духовности, не стесняясь своей нищеты. О своей родословной проповедник писал: "Мое происхождение - из поколения низкого и ничтожного, дом моего отца - самый убогий и презренный среди всех семей страны". В возрасте 16 лет, Бэньян потерял свою мать и двух сестёр, а в 21 год женился на молодой девушке Мэри, которая была сиротой и единственное приданое которой составляли две книги: "Путь в рай простого человека" Артура Дента и "Практика благочестия" Льюиса Бейли. О начале своей супружеской жизни Джон Баньян позднее писал, что он с женой были "настолько бедны, насколько бедными вообще можно быть", и что "у них не было ни чашки, ни ложки".
Бернард Шоу, по мнению Честертона: "...показал и мужество Бэньяна, и его отношение к жизни как к возвышенному и ответственному приключению. В Шекспире же он не видел ничего хорошего - один греховный пессимизм, тщету пресыщенного сластолюбца. По мысли Шоу, Шекспир только и мог, что заклинать: "Догорай, огарок", ибо тот был лишь бальной свечой, тогда как Бэньян захотел возжечь свечу, которую по милости Господней не загасить вовек". Честертон полагает, что Бернарду Шоу было мало критиковать Шекспира путём сравнения с Джоном Бэньяном. Он, Шоу, противопоставлял Шекспиру и Генрика Юхана Ибсена (1828-1906) - норвежского драматурга, основателя европейской "новой драмы", поэта и публициста. В своих искрометных статьях, выходивших в "Сатердейревью", Бернард Шоу часто сравнивал драматургию Шекспира и Ибсена, причём не в пользу первого. В книге "Джордж Бернард Шоу" пишется: " Став приверженцем Ибсена, Шоу возложил на себя немалую ответственность. Коль скоро целью новой драмы было воспитание, цель эту нужно было прояснить. Коль скоро Ибсен учил нравственности, необходимо было разобраться, что это за нравственность. На эти темы Шоу блестяще рассуждал в критических статьях, в те годы выходивших в "Сатердейревью". Но прежде чем судить об Ибсене в связи с новейшей пантомимой или последней опереттой, он все обдумал очень основательно".
И Честертон вспоминает о книге "Квинтэссенция ибсенизма", которую Бернард Шоу выпустил в 1891 году. По мнению критика: "... это книга неверия в идеалы - при всей их универсальности - и книга веры в факты - при всей их разнородности. В каждой строке автор неустанно потешается над "идеалистом", иначе говоря, над человеком, который всерьез относится к нравственным истинам. "Не те поступки хороши, что отвечают нравственности, а те, что доставляют счастье", - учит Шоу". Честертон отмечает определённую непоследовательность Шоу, когда тот, "выбрасывая за борт идеалы, он первым делом выбрасывает счастье - оно ведь тоже идеал". Однако, критик тут же уточняет: мол, если сказанное отнести к сегодняшнему дню, это, вне всякого сомнения, программное высказывание. И далее, Честертон по-своему расшифровывает "программу" Шоу: