Бернард Шоу
Шрифт:
9 мая 1893 года, отвечая на получение пьесы, Уайльд написал Шоу: «Приношу Вам самую искреннюю благодарность за Ор. 2 великой кельтской школы… Жду от Вас с нетерпением Ор. 4. С Ор. 5 я что-то заленился, ко руки все же чешутся».
Ор. 1 — это, конечно, «Веер леди Уиндермир»; Ор. 2 — «Дома вдовца»; Ор. 3 — «Женщина, не стоящая внимания»; Ор. 4 — «Волокита» Шоу; Ор. 5 — «Идеальный муж» Уайльда. И т. д. Таким образом, Уайльд закатил Шоу комплимент, уравняв их значение в современной драматургии. При этом Уайльд только что познал второй оглушительный успех на театре — с «Женщиной, не стоящей внимания», а за плечами автора «Домов вдовца» был недавний декабрьский скандал, когда его пьесу, попросту говоря, освистали.
Когда мы увиделись в следующий раз, я заметил какой-то холодок
Но Шоу был не из тех, кто придерживается мнения, которое ему вредит. Возрождение жгучего интереса к творчеству и личности Уайльда вызвало в нем мгновенную перемену, изумившую его поклонников-тугодумов.
В феврале 1948 года корреспондент «Ныоз Кроникл» задал Шоу вопрос: с кем из великих людей прошлого ему хотелось бы еще раз повидаться? Шоу ответил: «Если бы я искал встречи с лучшим и забавнейшим рассказчиком, мой выбор пал бы на Оскара Уайльда».
Свой юбилейный год Шоу провел, как всегда, в добром здравии, если не считать того, что несколько раз падал и ушибался. Но вот в воскресенье 25 августа он пожаловался Элеоноре О’Коннел, навестившей его в Эйоте, на странное самочувствие.
Войдя в гостиную, он спросил:
— Как я выгляжу?
— Превосходно.
— Нет, серьезно, как я выгляжу?
— А что случилось?
— Смерть пришла.
— Перестаньте! Вы выглядите как обычно.
— Я сегодня проснулся с какой-то странной слабостью. Так я себя еще никогда не чувствовал. Значит, смерть пришла.
— А как вы теперь себя чувствуете?
— Ничего, но слабость еще есть.
— Тогда все в порядке. В тот день, когда придет пора умирать, вы проснетесь с чувством, будто вам снова десять лет.
Через несколько дней в Париже скончался его старый друг и соратник Харли Грэнвилл-Баркер. Шоу написал в «Литературное приложение к «Таймс»: «Это известие потрясло меня, и я осознал, что в глубине души все еще лелеял надежду на восстановление наших прежних близких отношений. Однако, что ж делать —
«Свадьба, и смерть, и раздоры Опустошают нам жизнь…» [204] .СПОР О БАРДЕ
Моя последняя перестрелка с Шоу произошла, конечно же, из-за Шекспира. В продолжение сражения Шоу оставался таким же жизнерадостным тоталитаристом, каким его знали в прежние годы. Наш спор о барде так характерен для Шоу, что остается только посвятить читателя во все перипетии баталии.
204
Суинберн, Dolores.
Весной 1942 года я послал Шоу экземпляр своей биографии Шекспира, вышедшей в дешевом издании. Книга ему покрасилась, но он засыпал меня интересными вопросами мне пришлось тут же парировать. В конце 1916 года пришла пора готовить более солидное издание, и я решил опубликовать наш обмен мнениями как приложение к изданию. Вот текст этой дискуссии:
— Ну, бы уж потрудились на славу — не то что прежние биографы. Мне особенно приятно, что вы покончили с «лошадиной легендой» в ее традиционном варианте. Всякому, кто отдавал себе отчет, к какому классу принадлежал Шекспир, эта легенда казалась несусветной чушью. А то, что он добывал себе и театру материальную поддержку, сколотив компанию мальчишек и приставляя их к лошадям джентльменов, посещавших спектакли «Глобуса», — так это знак того, что человек поднабрался у своего отца кое-какого делового опыта, пока другие поэты и драматурги губили свое образование по университетам. Артисты так непрактичны, что если кто-нибудь из них умеет хотя бы считать, ему волей-неволей приходится заделаться антрепренером. Так случилось с Чарльзом Кошрэном и с Барри Джексоном. А ведь оба хотели играть — не скучать.
— Но первый актер после Бербеджа, Дэвид Гаррик, был первоклассным
— А разве можно ожидать иного от потомка гугенотов?! Да он ведь начинал в виноторговле, вы разве забыли об этом? У него, надо полагать, была монополия на торговлю спиртным в театре «Друрилейн», — так и Шекспир возился с лошадьми, уже став актером.
— Если буду писать биографию Гаррика — рассчитываю на вашу помощь.
— Если вы вернетесь когда-нибудь к своей работе, надо бы кое-что переделать. Скажем, Марло не соперничал с Шекспиром. Он завоевал себе прочное положение до появления Шекспира. Шекспир вызвал его на поединок, то есть Шекспир соперничал с Марло и научился так ловко метать «могучие строки», что по такому, скажем, отрывку из «Ричарда III»:
«Созрело благоденствие врагов И льется в гнилостную смерти пасть» —уже нельзя было отличить Шекспира от Марло. Такое мог бы написать и Марло. «Болтливый, пестрый и греховный день…» [205] — а вот эдакую ерунду Марло никак не мог написать! Ретивым соперником Шекспира был Чапмен. Этот гордо щеголял своей ученостью и все сценические ремарки писал по-латыни. Все, а не только exit или exeunt omnes [206] , — это всякий умеет. Чапмена против Шекспира выставил Тейлор, и я не вижу оснований возражать ему. Чапмен — г вот единственный гений века, способный встревожить Шекспира как новый опасный соперник.
205
«Генрих VI», часть II. Перевод Е. Бируковой.
206
Выходит. Все выходят (латин.)
— Ни за что не поверю, будто Шекспир мог опасаться Чапмена. Чапмен — нудный схоласт, прямая противоположность Шекспиру. Шекспир находился в расцвете своего дарования, успех следовал у него за успехом. Что ему Чапмен? Он мог не бояться соперничества. А вот Марло — другое дело. Его тень затмила юность Шекспира. Они были сверстниками. И Шекспир, с его честолюбием и обостренной восприимчивостью, не мог не испытывать искушения постоянно сравнивать себя с Марло, завоевавшим положение первого драматурга, добившимся оглушительного успеха у публики. Я убежден, что до тех пор, пока Шекспир не написал свои великие трагедии, он непрестанно чувствовал потенциальное превосходство Марло. Не стоит забывать, что жизнь Марло на театре оборвалась в самом зените, и он оставил по себе славу, намного превосходившую истинное значение его творчества. Боюсь, что тень Марло преследовала Шекспира до тех пор, пока он не разродился «Гамлетом».
— Что это вы придумали, будто Гермиона списана с Анны, чья измена доказана? Аякс же, видите ли, — пасквиль на Бена Джонсона… О «Троиле и Крессиде» вы вообще несете какой-то бред. По-вашему, чуть не за каждым героем пьесы стоит сам Шекспир или его близкий знакомый. Отчего бы вам тогда не опознать в королеве из «Гамлета» супругу Джона Шекспира [207] ?
— Вы не слишком внимательно прочли мою книгу. Я, кажется, ясно даю понять, что Шекспир хотел считать Анну виновной. Кроме того, я не утверждаю, что Гермиона и Анна — одно лицо. Я толкую лишь о возможности того, что некоторые черты поведения Анны могли лечь в основу характера Гермионы. Я нисколько не сомневаюсь, что вся линия отношений Леонта и Гермионы могла быть рождена одной только жизнью — такого не придумаешь. Впоследствии я пришел к убеждению, что вся эта линия покоится на ситуации, которую пережил Шекспир в доме Давенанта. Он был любовником миссис Давенант и отцом одного из ее детей. Мне теперь кажется, что Гермиона это ее портрет, а Леонт — наполовину Шекспир, наполовину Давенант.
207
Джон Шекспир — отец драматурга.