Беруны. Из Гощи гость
Шрифт:
шкур. По многим приметам заключал Тимофеич, что скоро должно снова показаться солнце.
Лето было не за высокими горами, и надежда поскорее вырваться из этого заточения
вспыхивала с новой силой в душе старика.
В избе у Тимофеича целая половина стены была исцарапана метами, отметинами и
зарубками. Он рассчитал, что как раз дойдет до угла, когда кончатся круглые потемки и
слабый свет забрезжит на острове, с каждым днем усиливаясь и всё дольше задерживаясь на
Малом
вылез на улицу распухший и разрыхлевший за зиму Федор, а за ним, как суслики из норки,
один за другим показались вытянувшийся и похудевший Ванюшка, Степан, закоптелый и
черный, и Тимофеич со своими болтающимися со всех сторон хвостами.
Мороз свирепел, но ветра не было, и в ложбинке было тихо, как тихо бывает всегда на
зимнем рассвете.
Косые лучи солнца заливали ложбинку, и казалось, что из золотого ковшика беззвучно
льется багровое вино и просачивается к самой избе, где неподвижно стояли четыре мохнатых
существа, от которых вверх шел пар. Угадать людей в этих вымазанных сажей, дымящихся
меховых комьях можно было не сразу.
Дни прибывали, начали спадать холода, и весна стала катиться дружно, под лепетание
подснежных ручейков и какой-то топот, временами доносившийся из-за горы.
Но Ванюшке больше не мерещились разбойники, а Тимофеич ждал только часа, когда
можно будет снова по обтаявшим камням пробраться к губовине, к тому месту, куда только и
могло бы пристать случайное судно.
Скоро края ложбинки совсем обнажились, и изба была окружена теперь широким
ржавым кольцом промерзшей земли. В самой ложбинке снег стал темнеть и оседать, и ходить
по нему было трудно и опасно. Чиликающие голоса раздавались в небе, и Ванюшка, выйдя
как-то утром из избы, нашел прилипшего к наружной двери, насквозь продрогшего, еле
живого жучка.
Чиликанье усиливалось; к нему вскоре прибавились свист, клекот, трепыхание крыльев.
Станичками проносились морские ласточки; утки-морянки плыли большими стаями высоко
над тающими снегами; на обсохшем бревне у порога каменка потряхивала пернатым задком;
«фит-фит!.. царр!» вторил стеклянному звону капели белогрудый морской голубок. Из-за
горы временами ухало, словно кто-то отдувался там после тяжелой работы.
Ложбинка ещё была набита снегом, когда четыре человека, поминутно проваливаясь,
выбрались наконец наверх и пошли по направлению к морю той же дорогой, как и год тому
назад. Они шли по тем же покрытым ржавыми лишаями камням, уминали ногами ту же
низкорослую ивницу, перезимовавшую под снегом, и вышли на
нахохлившимися чайками, которые смирно сидели на яйцах, не обращая вовсе внимания на
неожиданно появившихся из-за холма гостей.
В губовине не было льда. Тяжелые иссиня-черные волны свободно вкатывались в неё и
так же свободно откатывались обратно, уходя назад по свободной, ничем не заставленной
дороге, которую нельзя перенять, и унять, и затворить.
Путь был открыт за моря; выход из губовины не был забит ледяным заломом. Но ни
единый парус не всплывал из-под небоската; в сливающейся с водою и небом дали не было
видно ни лодей, ни карбасов, ни шнек.
Все четверо долго сидели на прибрежных камнях и молча слушали тяжелое рокотание
сердитого прибоя. Потом Тимофеич и Степан взяли принесенную с собою жердь и врыли её
в землю, привязав к ней медвежью шкуру и прикрепив пониже обломок доски, над которым
Тимофеич потел весь день накануне. Косо и неумело, но резко и явственно было нацарапано
на доске:
ЗДЕСЬ ГОРЮЮТ ЧЕТЫРЕ. Лето 1744
Степан сбегал к наволоку, набрал там камней и обложил ими вскопанную у основания
жерди землю. Потом оба, кликнув Ванюшку и Федора, спустились в овраг, на дне которого
пенился оживший после зимы ручей, и медленно пошли обратно к своим песцам и ошкуям, к
прокопченной избе и протухшей собачине. А медвежья шкура, привязанная к высокой жерди,
осталась на берегу, трепыхаемая ветром, как косматое знамя их диких бед.
XIII. ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С ФЕДОРОМ ВЕРИГИНЫМ ПОСЛЕ ТОГО,
КАК ЕГО УВЕЗЛИ С СОБОЮ АНГЛИЧАНЕ
– Чего ты, Федя, всё молчишь-то? – подзадоривал Федора Степан, скаля свои белые зубы.
– Экий молчаливый! Ты бы поговорил когда...
Но Федор только виновато улыбался и мычал что-то, уставясь глазами в выросшую у
избы травинку, похожую на каменный зверобой1. А Степан, мигнув Ванюшке, отправлялся с
ним вверх дразнить эхо или играть в «Афоньку и барина».
– Идем на Мезень, – бросал Степан в алеющее на закате пространство.
Трень-брень... – откликалась гора, и по всему острову начиналась чехарда поднятых на
ноги отгулов.
– Го-го-го! – кричал Степан, и точно камни густо били по забору или по железной крыше.
Тимофеич сердился: ему не нравилась эта игра.
– Ишь, пёс, как заливается; эк он тявкает, собака! Ишь, ишь!..
Отголосья Степановых выкриков разбегались по пригоркам, пугая пичуг в зеленеющей
1 Каменный зверобой – травянистый папоротник, обычно растущий на каменистых местах.