Бес смертный
Шрифт:
– Дом? Мой дом. Видишь, как живут люди, честно работающие на государство? Парни, правда, об этом не знают… Думают, что хозяин – другой человек. По доброте душевной их пускает. А хозяин – мой управляющий всего-навсего…
Куратор усмехнулся.
– У тебя все впереди, Боцман. А на Соловьева – плюнь. Он же, видишь, сука, засветился.
– Ну да, конечно… Только у меня-то с ним дела остались.
– Отваливай от него. Какие с ним могут быть дела, с козлом?
– Денег я ему должен… Вернее, инструменты. Он мне дал денег…
– Да пошли его
– А что вы теперь с ним будете делать?
– Что? – хитро прищурился куратор, не отрывая взгляда от дороги.
Мы проехали мимо черной громады ворот, открывающих путь на дамбу, которая строилась уже несколько десятков лет и которая, я думаю, никогда не будет достроена.
– Что? Хочешь знать, что бывает, когда агент проваливается?
– Не без этого.
– Ко всем подход сугубо индивидуальный. С учетом конкретных особенностей личности. Так что общих правил для таких случаев не существует. Судьбу Коли Соловьева по кличке Отец Вселенной ты на себя не примеряй.
В животе куратора что-то страшно заурчало.
– Так что же ему готовит эта самая судьба? Просто интересно, безотносительно меня.
– Что готовит? Он сам себе уже все приготовил. Достал он всех на самом деле. Ворует, гаденыш… Раз уж засветился – парни эти, металлисты, они сей факт без внимания не оставят. Сами с ним разберутся. А я его прикрывать больше не стану. Хватит. Его прикрываешь, а свою жопу подставляешь…
Запикал мой мобильный. Я даже не взглянул на высветившийся номер – знал, кто меня добивается.
– Это ты? – спросил я.
– В чем дело, Боцман? – заорал из трубки Отец Вселенной. – Что это за кидалово? Ты мне должен бабки, понимаешь, баб-ки! Инструменты уже всё, проехали, теперь бабульки отдавай. А то – ишь, крутого из себя строишь, а людей динамишь… Ни гитар, ни денег. Я тебе давал полторы тонны. Где они?
– Ты, Коля, со всеми так разговариваешь? – спросил я как можно спокойнее.
– Что ты гонишь, Боцман? Что ты мне вешаешь?… Ты людей продинамил, а сам тут вешаешь… Я с тобой всегда по-хорошему…
Он орал так, что слова его услышал даже куратор.
– Не отдавай ты ему ни фига. Незачем уже, – тихо сказал он.
«Хорошие у вас порядочки, – подумал я. – Деньги не отдавай, все друг на друга стучат, а ты, козел, у меня два диска взял и замылил…»
– Приезжай ко мне завтра, – сказал я Отцу Вселенной. – Все получишь. Сейчас не могу.
Я отключил телефон и посмотрел на куратора.
– Кстати, диски мои там как? Я бы их уже послушал… «Кэн» я вообще люблю…
– Какие диски? – удивленно спросил Карл Фридрихович и даже сбросил скорость.
– Ну, те самые, что вы у меня взяли послушать. Куратор помолчал, посвистел сквозь зубы.
– Какой ты скаредный, однако, – сказал он наконец. – Отдам я тебе твои диски, не съем. Работа такая – некогда даже отвлечься. Чтобы так, знаешь, на диван лечь, музыку включить… Нет времени. Дела все, дела… Так вот. Ты лучше расскажи мне, как
– Это вас не касается.
– Сколько раз тебе можно напоминать, Боцман? Не надо пыжиться. Не надо. Это ни к чему хорошему не приведет. У нас с тобой такие чудные отношения, считай – приятели. И все нас сегодня видели. Вместе видели. Все так и поняли, что мы с тобой – приятели. Это для дела важно. Въезжаешь, Боцман? Для нашего с тобой общего дела. Я даже клуб этот им сделал… Вернее, нам… Но это – в скобках… В общем, моя идея. А работать там будем вместе.
– Не понимаю. Какой смысл? Если ты с этим борешься, то зачем давать молодняку набираться сил? Это же совершенно неуправляемая вещь. Как цепная реакция.
– Цепная реакция давно уже управляемая. Двойка тебе за знание физики. Или за незнание… Это сейчас они неуправляемые. А когда соберутся в клубе – все станут управляемые. Все будут на виду. И те, кто еще не в клубе, будут рваться туда, будут распихивать друг друга локтями, чтобы в клуб попасть. Мы дадим им концерты, дадим им аппарат, мы будем крутить их по радио – не всех, только лучших будем крутить И все захотят стать лучшими. Есть такой рок-музыкант, который не хочет, чтобы его крутили по радио? Нет, ты мне скажи, есть?
– Нет, – ответил я.
– Вот! К нам потянутся со всей страны. К нам поползут подпольщики из Сибири, из Башкирии, с Украины. Все, что варится в подполье, все, до чего мы не можем дотянуться, а мы, к сожалению, при всей своей мощи, не всесильны, все, кого мы даже еще не знаем и никогда не узнали бы, – все к нам придут сами. И мы будем диктовать, что им играть. И что петь. И как себя вести. И они, уж поверь мне, с этим согласятся. Потому что мы им дадим все. Мы будем выпускать диски. Опять-таки лучших. А лучших кто будет выбирать? А?
– Ты?
– Нет.
– Комитет какой-нибудь?
– Нет.
– Правительство, что ли? – усмехнулся я.
– Нет. Не правительство. Ты будешь выбирать лучших, Боцман. Ты. Ты будешь формировать формат, в котором зазвучит наш факинг отечественный рок. Ты будешь форматировать вольнодумство, разделять и властвовать. Точнее, помогать властвовать.
– Я?
– Да. Ты. Потому что президентом клуба будешь ты. И это не обсуждается.
Семь тридцать одна
Рок-н-ролл дал мне постоянное ощущение радости. От этого, наверное, мы все – я и мои товарищи по музицированию – казались обычным, не зараженным рок-н-роллом гражданам сумасшедшими. По крайней мере, я много раз слышал за спиной опасливый или даже агрессивный шепот: «ненормальные», «психи», «идиоты».
После того как я и мой однокурсник Клюк получили по третьему разу «неудовлетворительно» на экзамене по математике, мы пришли в мою квартиру, я поставил «Белый альбом», и под «Back in the USSR» мы завертели такой твист, что снизу стали стучать в мой пол какой-то палкой. Шваброй или еще там чем.