Беседы с регрессологом. Том 2
Шрифт:
По возвращении регрессантка анализирует увиденное, сравнивая изображения Цезаря с тем, что приходило в регрессии, и находит сходство в одеянии военного лидера.
– Тот, кто отдаёт приказ, на коне.
– Как ты понимаешь, что он что-то передаёт? Как он доносит это до тебя?
– Если он будет кричать, там же много людей, он это делает ещё какими-то движениями, так показывает. У него даже здесь защита. Вот это (кулак вверх) означает «Стоять!». Согнутая рука под прямым углом. Если вперёд – это «Идти!». Он что-то
– То есть его указание передаётся дальше?
– Да, это не все, конечно, повторяют, но есть какой-то человек, который передаёт. Но это так всё слаженно.
– Хорошо. Сейчас какое у тебя указание, что ты должен делать?
– Сейчас надо замереть.
– Расскажи про воина, про себя. Зачем ты здесь?
– Это мой долг. Мой долг защищать, сражаться, быть там, где все. Ощущение такое, что я винтик в целом. Такое единение, когда вместе и за что-то… даже не суть важно, за что. Просто сражаться и выполнять долг. Это единственное, что важно для этого человека.
– Хорошо. Сколько тебе сейчас примерно лет?
– 21-23.
– И ты давно воин?
– С 15 лет. Цифры просто приходят, и я их озвучиваю.
– Есть ли дорогие тебе люди вне этого войска?
– Нет. В памяти есть то, что ходили и забирали из деревень. Да, я уже там.
– Откуда тебя забирали?
– Какая-то деревня. Это не город, конечно. Надо было идти до этого города, где я сейчас, о чём мы говорили двое-трое суток.
– Были ли люди, у которых надо было спрашивать разрешение, чтобы тебя забрать?
– Там не спрашивают разрешения. Это просто, как побор такой. С определённого возраста, с 9 до 15 лет, детей, мальчиков, забирали. Просто приезжали. Так всегда, это правило такое.
– Родители у тебя есть?
– Они были, да.
– Ты с ними уже не общаешься?
– Нет. Мы живём там, куда нас забирают. Когда кто-то приходит из той деревни, можно спросить. Но чтобы туда отпустили, такого нет.
– Давай переместимся в самый важный момент твоей жизни. Раз, два, три.
– Самый важный момент – празднование какой-то победы. И я вижу образ Цезаря. Или не Цезаря. Первое, что пришло. Лицо такое самодовольное, и он даже не идёт, его проносят. Солдаты на щитах. У него венок золотой, листья.
– Эта победа для тебя тоже важна?
– Конечно. Моя жизнь в этом во всём. Важно, потому что я понимаю, что я обычный солдат. А Цезарь для меня, как небожитель. И я стою. Его проносят рядом. Я не могу рассмотреть его, я понимаю, что это совсем другая жизнь, другой человек, мне интересно.
– Сколько ему лет сейчас?
– Он где-то средних лет. У него более дорогое обмундирование. Если у меня просто железная защита на груди, то у него там типа узоров. Одежда из более дорогой кожи, моя из более грубой кожи, тёмно-коричневой, а у него
– Ты плечо показываешь.
– Там это железное, но там есть ещё и красного цвета типа плаща, сверху накинуто, красно-белое. Сандалии на ремешке.
– Как ты относишься к вашей победе? Какие чувства испытываешь?
– Там уже привыкаешь к этим победам. Цезарь с таким лицом интересным, снисходительным. Полноват.
– Запомни лицо, пожалуйста. Может быть, потом узнаешь. Посмотри, что вы, обычные воины, будете делать дальше.
– Пить будем, гулять.
– Как отдыхают воины? Как они празднуют?
– О, это вообще не имеет значения, как гулять. Лишь бы снять этот страх. Я ощущаю страх. Его нет, когда ты на поле. Конечно, понимаешь, что ты здесь ради победы. Когда потом уже расслабляешься, понимаешь, что выиграл, и вот это ощущение расслабления, это очень помогает, когда ты выпиваешь что-то.
– Что ты сейчас пьёшь?
– Если сравнить с тем, что я могу в этой жизни пить, то это очень разбавленное вино. Причём оно несладкое, кисловатое даже. Отвратительное качество. Но оно такое хмельное!
– А из чего ты пьёшь?
– Какая-то пиала. Что-то среднее между пиалой и кружкой, но без того, за что берутся.
– У вас еда там есть какая-то?
– Да, но очень простая, типа каши. Что-то среднее между перловкой и пшённой кашей. Какая-то она такая по консистенции.
– Пойдём в последний момент жизни. Расскажи, как ты умер, что с телом произошло. Сколько лет?
– Около 60. Да, от старости, а там раны были ещё.
– А где тело? В помещении?
– Это как каморка, хибарка такая, даже не каморка, это как маленькое отделение. Если заходишь, это где-то два метра в длину и в ширину полтора, циновка и лежит тело.
– Кто-то рядом есть?
– Это как дом для старых воинов, которые отошли от дел. Там очень много таких одиноких. Как в нашем понимании дом престарелых. И там есть те, кто ухаживает, типа рабынь, которые воду принесут.
– Какой обряд был с телом произведён? Что тогда делали с умершими?
– Странно, они обмывают его, но тряпочкой… не в ванне. А тряпочкой.
– Те самые, кто служит, рабыни?
– Да, у них одежда длинная, тёмная, и на голове тоже такое… согбенные ходят.
– Они обмыли тело. Что дальше?
– Я знаю, что их сжигают, причём так делают… не костёр, а складывают. Вот так и вот так [показывает слои]. И наверху. И снизу поджигают. Снизу такие, как ветки. Такое ощущение, что у них для этого есть какое-то место специальное.
– Потом что-то с прахом будут делать?
– Нет.
– Хорошо, попрощайся с остатками тела и с тем местом. Спасибо за этот опыт жизни. И пусть душа поднимается и вылетает над этим местом, взлетай, душа знает эту дорогу. Легче стало?