Беседы
Шрифт:
— А может, их устраивает такое положение вещей?
— Видимо, устраивает. Но, перефразируя Лихачева, скажу: если погибнет многонациональная русская культура, если порвутся вековые нравственные связи — погибнет Россия. Несмотря на столь желаемые запредельно высокие цены на нефть.
М.А. Захаров — Человечество столкнулось с переизбытком информации
В
— У нас журнал стратегический, поэтому мы Вас не будем пытать на предмет того, как Вы понимаете свои собственные спектакли, а поговорим глобально. Давайте вспомним, как Вам жилось в 1970-е и 1980-е гг.
— Большая часть моей жизни прошла в мучительной борьбе с цензурой. Благодаря тому что немалые силы были отвлечены на подавление Таганки, а также некоторых кинематографистов, мне иногда удавалось сохранять спектакли. Хотя были и прискорбные случаи. Например, спектакль «Три девушки в голубом» Петрушевской четыре года ждал встречи со зрителем, но мы не соглашались ничего переделывать, и в конце концов он появился и имел большой успех. Были сложности с рок-оперой Вознесенского и Рыбникова «»Юнона» и «Авось»", когда в 1980 г., по-моему в журнале Stern или Spigel, немецкие друзья написали: религия в Советском Союзе полностью уничтожена, и молодежь вынуждена получать свое религиозное воспитание в дважды орденоносном театре имени Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодежи. После этого я пошел на бюро горкома, готовый к полному уничтожению, но как-то удалось выжить. Несколько раз висел на ниточке после спектакля «Тиль», но об этом долго рассказывать. Короче говоря, 1970-е и 1980-е гг. — это был очень сложный период.
Тогда у нас имелось несметное количество драматургов, которые пребывали в этом качестве только до падения «железного занавеса». А как только с «железным занавесом» было покончено и им пришлось конкурировать с мировой драматургией, с мировым театром, естественно, осталось два-три человека…
— Кто например?
— Какое-то время держались Розов и Арбузов. Сейчас появились молодые ребята, до некоторой степени эпатирующие зрительный зал, но не они определяют театральный процесс в стране. Ставится в основном русская классика, которая рассказала о русском человеке, о русском менталитете, о нашем характере, о химерах, в нас сидящих. Гоголь, Чехов, Достоевский — это, так сказать, отечественное драматургическое богатство. Для порядка читаю и Улицкую, и Акунина, и Пелевина, но драматургических замыслов у меня при этом не возникает. Я сделал инсценировку по книге «День опричника» Владимира Сорокина, которого очень уважаю, и она ему понравилась. Но пока эта постановка отложена, я работаю над «Вишневым садом» Чехова.
— Т. е. актуальны сегодня не одноразовые современные авторы, а Чехов, Достоевский и Гоголь как неисчерпаемый ресурс?
— Да, они сделали то, что не сумела сделать так называемая
— Когда Вы ощутили, что свободны, что над Вами нет цензора?
— Я понял, что что-то начало меняться, когда ко мне пришли два человека с площади Дзержинского и сказали: «Марк Анатольевич, артист Абдулов вступил в интимную связь с иностранной шпионкой, мы ее выследили».
Я спросил: «И что же делать?» Они ответили: «Надо поработать с этим человеком по комсомольской линии». Другими словами, ведомство с площади Дзержинского просило, чтобы я этому ведомству помог…
— Причем через комсомол…
— Именно — через комсомол. Или еще: Кама Гинкас у себя в театре поставил спектакль, где по ходу действия актриса заходила за ширму и подмывалась. Меня вызвали в соответствующее подразделение исполкома Моссовета и как-то по-хорошему попросили: а не могли бы Вы, мол, с Гинкасом поговорить, чтобы он это дело сделал как-то поделикатнее… Тут я и почувствовал — наступило новое время.
— А как было при Суслове, помните?
— Конечно, помню. Вы знаете, Суслов спас мой спектакль «Разгром» по Фадееву в театре Маяковского в 1980 г., который уже решено было снять. В 1967 г. Фурцева запретила «Доходное место», спустя два года — «Банкет» Арканова и Горина. Мне ничего не давали ставить, и если бы «Разгром» закрыли, я должен был бы уехать из Москвы. Но в это дело неожиданно вмешались женщины: Бабанова позвонила своей подруге Ангелине Степановой, вдове Фадеева, и сказала: «Появился молодой режиссер, поставил хороший спектакль по Фадееву, а его запрещают: говорят, что не может быть руководителем партизанского отряда человек по фамилии Левинсон». Степанова возмутилась: «Как можно запрещать Сашу в наше время!» — и позвонила Суслову. Ну, пришел Суслов в галошах, чем очень меня развеселил — я веселился, не до конца осознавая, что решается моя судьба.
В финале он аплодировал стоя, и дня через два в «Правде» появилась хвалебная статья о моем спектакле, где замечательно играл Армен Джигарханян.
— А что взыскует Ваш зритель сегодня? Что ему нужно?
— С тех пор как в 1974 г. Григорий Горин сделал для нас веселую инсценировку «Тиля Уленшпигеля» — из-за нее, как я уже сказал, у меня тоже были проблемы, — в театре аншлаги. Наши зрители — это прежде всего пенсионеры и молодежь, студенты. Деловых людей, которые не умеют выключать мобильные телефоны, чуть поменьше.
Сегодня очень трудно придумать новый театральный проект, который бы настолько привлекал внимание публики, что люди были бы готовы подарить театру два с половиной или три часа. Время теперь дорого. Я иногда смотрю в зал, и если количество мужчин и женщин примерно одинаковое — значит, спектакль пользуется известным авторитетом. Если в зале сплошь женщины — значит, что-то не так, потому что мужчины сейчас очень ценят свое время.
И потом, Москва сильно изменилась, есть куда пойти — много ресторанов на разный вкус, ночных клубов, казино, дискотек.
— О прошлом Вы рассказали, а как Вы представляете себе будущее? Что изменится в человеке лет через пять?
— У меня очень плохие прогнозы, которые связаны с глобальными рисками. Сейчас человечество столкнулось с огромным переизбытком информации, который в какой-то момент может стать проблемой. Кроме того, совсем недавно выяснилось, что экономика — это не точная наука, она не поддается ни расчету, ни прогнозу. К тому же в нашем руководстве, в том числе и в верховном, не осталось людей, умеющих считать. По крайней мере, об этом свидетельствует памятная всем нам монетизация льгот. Нам удается просчитать только первый ход, продумать второй мы пока не умеем. Так было с административной реформой и пресловутым ЕГЭ.