Бешеные псы
Шрифт:
Рассел был еще в будущем, поэтому я сказал:
— Нет.
— Печально. — Она опустила глаза, сделала маленький глоток чая. — А вы и правда поэт?
— Нет, если учесть число людей, читавших мои стихи.
— Число читателей не имеет никакого значения. — Уголки ее губ чуть приподнялись в улыбке, когда она лукаво кивнула на черную сумку, которую я носил на плече: — Это для стихов?
Я пожал плечами.
— А-а-а. Понятно. Все правильно, очень по-американски. А теперь вы должны пригласить меня к себе домой посмотреть — как это будет по-вашему? —
— Вы хотите сказать гравюры?
— Да! Совершенно верно! Гравюры. — Видно было, что ее разбирает смех. — Но мне кажется, что для рандеву, о котором мы говорим, подходят как раз татуировки.
— У меня нет ни одной.
— Вы представляете? Пометить себя каким-нибудь знаком, который потом придется носить до самой смерти. Кто может быть настолько уверен, что то, что кажется нам важным сегодня, останется таким до самого конца? — Она сделала еще небольшой глоток чая. — Так, значит, вот что вы собирались сделать? Пригласить меня куда-нибудь послушать ваши стихи? Вот какие у вас уловки?
— Для вас я не приберег ни одной.
— Докажите.
Журнал, который я робко извлек из своей черной сумки, был действительно очень даже потрепанный, в синем, похожем на картонный, надорванном переплете и назывался «Северное обозрение». В отличие от моего азиатского гранта ЦРУ не потребовалось оркестровать его содержание на свой лад.
— Я только… — прошептала Дерия. — Нет. Я рада, что для этого вам не придется никуда меня тащить. Что вы поняли про татуировки. И все же захватили это с собой. Можно посмотреть?
И вот я перевернул первую страницу со своей публикацией, где в разделе «Дом» Дерия прочла мои двадцать четыре строчки о птицах — какая нелепость! — строящих гнезда на деревьях, которым суждено стать виселицей.
— Я был тогда молодой, — сказал я в ответ на ее вопросительный взгляд. — Знал все на свете.
— А дальше? — спросила Дерия.
— Это я написал пару лет назад, — сообщил я, переворачивая страницу.
И она прочла мои восемь строчек, озаглавленные «Зеркальный блюз», о том, что «все, никогда не написанные нами стихи, носят громкие названия и содержат глубокий смысл».
— Хороший признак: вы преодолеваете свою уверенность в том, что готовы изречь истину, — сказала Дерия. — Но вы еще слишком молоды, чтобы так о многом сожалеть.
— Вы думаете?
— Для вас, американца… думаю, да. — Она закрыла журнал. Вернула мне. На лице ее появилась широкая, очаровательная улыбка. — Теперь я видела ваши татуировки.
Она встала. Положила три книжки со стихами других поэтов в перекинутую через плечо сумку вместе со своими блокнотами, учебниками и закрывающей лицо и тело чадрой, которую надевала, когда приходилось посещать мусульманские кварталы.
— Когда я снова смогу вас увидеть?
— Так скоро? — спросила она.
— Нет, скоро не получится. — Правда сама собой вырвалась у меня, прежде чем я успел остановиться. — И… не называйте меня больше американцем. Меня зовут Виктор.
— Я знаю, — сказала Дерия и повернулась, чтобы идти.
Потом снова повернулась
— Завтра. Здесь же. В то же время.
Назавтра она пришла одна.
За двадцать минут мы успели переговорить о тысяче разных пустяков, пока вдруг «Блейдраннерз» не показался слишком… тесным. Дождь закончился. Городской воздух ласковой прохладой (подумаешь — какие-то семьдесят шесть градусов!) легко касался наших обнаженных рук и даже вдохновил сесть на один автобус, затем на другой, с которого мы, смеясь, сошли в центре К.-Л., где в деловом квартале «Золотой треугольник» были разбиты сады. Мы шли среди тропических цветов, глянцевый город переливался на солнце.
Две черные башни из стекла и металла, соединенные треугольным мостом-туннелем, вздымались на головокружительную высоту над садами и холмами К.-Л.
— Петронас-тауэрз.
— Верно, — сказала Дерия. — Они заставили японские и корейские фирмы построить их выше, чем ваши башни в Нью-Йорке.
— Всемирный торговый центр.
— Да. Как, должно быть, приятно победить в таком замечательном состязании. Куда более наглядно, чем следить, какая культура может лучше накормить и дать лучшее образование своим народам, да и справедливее. Узнаете дизайн? — Я отрицательно покачал головой, и Дерия пояснила: — Фундамент основан на восьмиконечной звезде ислама, а пять ярусов представляют пять его столпов. А на чем основан дизайн вашего Всемирного торгового центра?
Я пожал плечами.
— Выгода на квадратный фут.
— Как странно.
Мы шли в прохладной тени башен.
— Но почему Малайзия? — спросил я. — Что она значит для вас?
— Если собираешься уйти из дома… Иди. Кроме того, — продолжала она, — прожив здесь несколько лет, я поняла, что здешнее правительство озабочено не столько решением проблем, сколько управлением ими. Им важны не решения, а процесс. И не важно, что у меня было будущее в политике… Турция более прогрессивная страна, чем Штаты: мы выбрали премьер-министром женщину, хоть я и не голосовала. Но мне хотелось… хотелось…
— Прикоснуться к реальной жизни.
— Да! И помогать людям прямо сейчас, а не…
— А не в конце долгого пути разных «может быть», которые оспариваются со всех сторон.
Легким движением пальцев она откинула каштановые пряди волос с загорелого лица и пристально посмотрела на меня.
Не в силах вынести ее взгляда, я сказал:
— Итак, Малайзия…
— И я с великой идеей, без денег и с нехваткой рабочих рук.
— И путь… путь, уводящий из дома.
Мы рассмеялись.
— Мы не бродим вокруг да около, — объяснила Дерия, — по крайней мере с женщинами, которые к нам приходят. Мы оказываем им помощь, не заставляя плясать под свою дудку. И если это делает их жизнь хоть чуточку лучше… значит, мы уже кое-чего добились.
— Иными словами, вы делаете все, что в ваших силах.
— И иногда мы можем и должны, как это вы говорите… оказать нажим.
У меня словно оборвалось сердце. Цэрэушные психологи были правы, и я правильно взял след.