Бесконечный тупик

Галковский Дмитрий Евгеньевич

595

Примечание к №590

(Соловьёв) вазелиново протискивался к самому святому – к церкви

У меня всегда было испуганно-уважительное отношение к чужой ВЕРЕ (не убеждениям). Отец захотел меня крестить, когда мне было лет десять. Родственница повезла в подмосковную церковь. Я надел галстук – проекция Павлика Морозова. Сел я на лавочку у ограды, а рядом старушки: «Что, внучек, бабуля в церкву пошла, а ты тут ждёшь?» Родственница три раза приходила и снова исчезала в страшном проёме храма, шипела: «Сними тряпку-то, дурак». Я несгибаемо сжал зубы. Так и ушли.

596

Примечание к №573

доблестные,

научные евреи, с гроссбухами учитывающие доставшееся поголовье

Если брать век ХIХ, «подготовительный», то самое подлое в тогдашнем «революционном движении» это конечно «хождение в народ». И подлое не в своих конкретных проявлениях, будь то поджоги, убийства, натравливание крестьян на «врачей-убийц» или подбрасывание подложных правительственных распоряжений для заманивания в волчьи ямы, – это ладно, мразь то же самое и в городах делала. Подло именно само «хождение». Ощупывание, примеривание.

Дубнов в «Истории еврейского народа» писал об этом времени:

«Еврейские студенты, питомцы раввинских училищ и учительских институтов, или же самоучки из бывших хедерников и иешиботников, „ходили в народ“ – русский, а не еврейский, вели пропаганду среди крестьян и рабочих, которых знали только по книжкам.»

То есть ходили в чужой народ и «знакомились». Как, что, какие у них вещи хорошие, где что лежит. Да и шире, не так утилитарно: какие они, туземцы, в смысле географическом и этнографическом – обычаи, пляски, верования. «Изучали».

597

Примечание к №593

Если бы он (Розанов) прожил ещё 10,20 лет.

Если бы Розанов жил в эмиграции. Бердяев жил зря и ничего не написал там нового. Только выговорился до звона в ушах. А Розанов мог бы сказать нечто новое, неожиданное. Широкое. Как о Ходынке, которую он считал искуплением вины за цареубийство.

Я немного ввернулся в его мысли, пропитался ими и могу чуточку представить себе Розанова «дальше». Он мог бы и так сказать сейчас: «Какой год был самым счастливым за последние сто лет русской истории? Страшно вымолвить, но 1937. 1887—1897 – 1907—1917 – 1927—1937 – это все вниз. А 1937—1947 – 1957—1967 – 1977 – вверх. 37-ой это год перелома кривой русской истории. Началось „выкарабкивание“».

Видимо так. 1887 – апогей царствования Александра III, последнего счастливого царя. 1897 это уже начало демократического угара. Уже пошли вредительские «Союзы борьбы за освобождение рабочего класса». С 1907 и 1917 всё ясно без комментариев. Переход от 1917 к 1927 это осуществление ужасного сна. В 1917 всё ещё эфемерно, в потенции, а в 1927 все уже жужжит, летает, разлетается и вширь и вглубь. 1927—1937 – тоже ясно. Теперь 1937—1947. 1937 это год смерти революционного поколения. Свиньи упали в пропасть. 1947 это уже частичное искупление позора русско-японской войны и Брестского мира, это отказ от уничтожения русской церкви, это начало хотя бы формального уравнения в правах русского населения с «привилегированными маленькими нациями». 1947—1957 – 1967 – тоже понятно без комментариев. 1967—1977 это отказ от еврейской фронды при разрастании процесса демократизации вширь (626), в самую толщу народа. Был разрушен коммунальный быт и созданы здоровые основания для либерализации прочной, настоящей… И повышение продолжается, и не видно преград, которые бы его остановили.

Конечно, прогресс после 1937 можно назвать прогрессом лишь в соотнесении с предыдущей глубиной падения. Но всё же…

598

Примечание к №592

Соловьёв истерик, но это двойная истерия.

Розанов сказал о «суде докторов над Гоголем»:

«Что-то рациональное, и не умное,

как будто благожелательное – а в сущности злое, учёное – и однако невежественное».

599

Примечание к №538

Соловьёв истерик, но это двойная истерия.

Первыми психологами были инквизиторы. Именно они впервые в мировой истории разработали механизм психологической ломки, психологической пытки. Пытки не тела, а души. Это качественно новый уровень проникновения в человеческое "я". Достоевский – сумасшедший – это чувствовал («ненавижу психологов и шпионов» (613)). Тут зависимость писателя от ничтожеств-психиатров является лишь поводом. Автор «Великого инквизитора» смотрел глубже, предчувствовал в русской истории многое. Дело в том, что человека можно заставить делать всё. Нужно только «уметь работать с людьми». Власть слова над человеком безгранична. (623) Её может ограничить только слово же, так же как огранить алмаз может только алмаз.

Эпоха инквизиции, выявившая до предела магию слова, это дистилляция идеи сатанизма. Была и чёрная инквизиция. У противоположной стороны. Она-то и была главной. О ней не пишут. А ведь отец психологии ХХ века лишь секуляризировал опыт, накопленный теневой культурой Европы.

600

Примечание к №557

«ещё раз захотелось большевикам, чтобы их провели за нос и плюнули в физию» (В.Ленин)

Это уже сниженная лексика героев Достоевского. Вообще, Ленин – персонаж из «Бесов». (640)

Достоевский «полемизировал», возражая своему оппоненту, назвавшему его «эманципатором» (то есть «эмансипатором», сторонником женской эмансипации):

"Этот способ оплевания, осмеяния и даже заушения прекрасен. Главное – удобен и выгоден. Тотчас же можно собрать толпу, которая окружив преступника, будет высовывать ему язык, плясать перед ним на одной ножке, показывать ему шиши и кричать: "У-у! эманципатор! эманципатор! (647) смотрите, эманципатор идёт! хочет понравиться дамскому полу; ишь, пачулей надушился, обольститель, ловелас, эманципатор!""

Это ленинский кордебалет. Пометка в стенограмме его речи на VII Всероссийском съезде Советов:

«Ленин делает красноречивый жест ногой. Смех. Аплодисменты».

Бунин писал в дневнике за 1918 год:

«„Съезд Советов“. Речь Ленина. О, какое это животное!»

Конечно, речи Ленина это нечто звериное (778), нечеловеческое. Какая-то оруэлловская «утко-речь». Своего ничего. Обрывки фраз – магические заклинания. Он не понимал их смысла, смысла происходящего. Шаманские всхлипы и выкрики заворачивались, как гайки на конвейере. Зачем эти гайки-фразы, что из них в конце концов где-то там, у ворот цеха собирается – непонятно и понято быть не может. Неясен сам процесс. Все основано на принципе «сама пойдёт». Это не совсем живой человек. Оживший человек. Он и умер-то не совсем, потому что и не жил. Чтобы создать неживого человека, потребовалась тысяча лет. Просто глупый – неподвижен и выпадает из истории. Не хватает инициативы, авантюризма. Он может совершить какое-нибудь страшное преступление. Но первое преступление оказывается и последним. Дурак попадается и гибнет. Или становится уголовником, то есть опять же выпадает из центра истории, из собственно человеческого. А тут соединение страшной живости, темперамента с такой же сильной мёртвостью и пассивностью. И эти индивидуальные черты Ленина были переданы, тысячекратно повторены всем послеоктябрьским ходом истории. Бунин писал в дневнике (необычайно интересный документ того времени – как тогда дешифровывались события меркнущим от ужаса русским сознанием, что это такое было для русского глаза):